Мне не спалось. Голова разрывалась от боли в верхней части шеи, которая возникает, когда ты чересчур зол и не способен выразить свою злость. Проходили часы. Понимая, что, по всей вероятности, не засну до рассвета, я решила что-нибудь почитать. Не знаю, что заставило меня выбрать «Сельский справочник диких цветов Британии и Ирландии». Теплые деньки и полевые цветы давно канули в Лету, а ботаника никогда не была моей сильной стороной, и все же я чувствовала, что обязана взять эту книгу. Прислонившись к подушке, я открыла томик в том месте, которое выбрал он сам, и что-то выскользнуло на покрывало – что-то тонкое, озаренное луной и невесомое, как вздох.
Пара крыльев фейри.
Я аккуратно взяла их двумя пальцами, положила на ладонь и долго разглядывала. Потом сжала кулак и превратила находку в пыль.
Утром я поняла, что не хочу видеть родителей. Принесут или потребуют извинений, это лишь вновь меня разозлит. Под предлогом утренней тошноты я позвонила и попросила миссис О’Кэролан принести завтрак в комнату, что экономка и сделала. По крайней мере один друг у меня в Крагдарре остался.
Я пошла в ванную, чтобы умыться, и внезапно испытала откровение: увидела в совершенно новом свете вещь, презренную в своей обыденности. В конце лестничной площадки, у гладильного пресса, имелась дверка, ведущая на старую лестницу, к комнатам прислуги на чердаке. На моей памяти дверца всегда была заперта; мама говорила, что половицы прохудились. Миссис О’Кэролан обитает в спальне-гостиной рядом с чуланом для картошки – и утверждает, что жар от кухонной плиты помогает от ревматизма. Комнаты под крышей пустовали с самого моего рождения. Этим утром дверь оказалась слегка приоткрытой, на волосок. Разве я могла не устроить экспедицию?
Какое сокровище было похоронено и забыто в комнатах для слуг! Первая была заполнена старыми потрескавшимися альбомами и рассыпающимися коробками с фотографиями: мягкие, размытые дагеротипы с изображением усатых джентльменов в кепках и шароварах, гордо стоящих рядом со своими новыми велосипедами; дам, которые в несомненно душный летний день каким-то образом выглядели аккуратными и элегантными в гофрированном шелке и тафте; опирающихся на посохи охотников в твидовых пиджаках и сапогах до колен, с размытыми пятнами у ног – гончие двигались слишком быстро, чтобы камера могла их запечатлеть; маленьких мальчиков в матросских костюмах, готовых разрыдаться; парней, небрежно засунувших руки в карманы, подпирающих загородки на скачках в Слайго. Семьи лудильщиков застенчиво позировали в дверях своих домов, угрюмые и, судя по виду, немытые; девочки в платьях для первого причастия скромно стояли перед Драмклиффским крестом. Экскурсии на лодках, теннисные партии, поездки на двухколесном экипаже по местным достопримечательностям, продуваемые всеми ветрами семейные пикники в дюнах Страндхилла, свадьбы, крещения, Пасха, Рождество – так много минувших дней, так много запечатленных, застывших мгновений. Я перебирала содержимое коробок: пыльные воспоминания оттенка сепии, похожие на засушенные в Библии цветы… а потом вдруг замерла. Фотограф запечатлел девочку лет тринадцати, стоящую у солнечных часов в утопленном саду. На их циферблате сидело… нечто. Я не могла толком разглядеть, оно явно шевельнулось в тот самый момент, когда фотограф сделал снимок, и отпечаток получился размытым, но очертания очень напоминали крошечного человечка, ростом не более фута. Подпись гласила: «Кэроли и Лесная нимфа. Сад времени, август 1881 года».
