Терн вынес из своего убежища кое-какие пожитки и вернулся к впадине, которую выкопал под златодревом вдали от охотничьих угодий меченых детей. Он больше не понимал, как относиться к Стеле, но знал, что никогда не сможет ночевать по соседству со Стаей.
В голове царил хаос. Терн добрался до крепости госпожи Лиши. Стража была на месте, но никто не заметил, как Терн перемахнул через стену и пересек внутренний двор, после чего вскарабкался по затененной стене здания.
Бинты на руках мешали: во-первых, не ухватиться; во-вторых, напоминали о пережитом. Как ни крути, а простая разведка изменила его жизнь навсегда.
Пригибаясь слишком низко, чтобы что-нибудь рассмотреть, он пробежал по крыше и достиг места над окном кабинета госпожи, где уцепился за подоконник.
Стараясь оставаться незаметным, Терн первым делом проверил окно коридора. У покоев стояли бдительные охранницы Уонды. Он перебрался к окну Лиши.
Госпожа сидела на тахте, держа на руках Олив. Она устроилась спиной к окну, и больше Терн никого не увидел и не услышал. Он постучал.
– Входи, Терн, – сказала Лиша, не дав ему молвить слова. – Закрой побыстрее окно. Снаружи холодно, как у демона в сердце.
Терн просунул между створками проволоку, нащупывая задвижку. Когда он скользнул внутрь и закрыл окно, его объял жар бушевавшего в очаге пламени. Холод докучал ему редко, но его вообще мало что беспокоило. Он легко приспособился к теплу, ступая осторожно, чтобы не запачкать меченый пол.
У госпожи было расшнуровано платье, младенец припал к груди. Днем раньше Терну было бы нипочем, но теперь он вспыхнул и потупился.
– Не отворачивайся, – сказала Лиша. – В этом нет ничего стыдного, так задумал Создатель. Людям придется привыкнуть к такой картине.
Она указала на чайный столик с угощениями:
– Налей себе чая и перекуси.
При виде сэндвичей рот Терна наполнился слюной. Это были не нежные, без корок, булочки, которые подавали у герцогини Арейн, а толстые ломти хлеба с щедро нарубленным мясом. Зажав один в зубах, он извлек из кармана пригоршню сушеных листьев свиного корня, накрошил их в чашку и залил горячим чаем.
Терн настороженно глянул на пустующий топчан супротив госпожи. Недавно он выкупался, но все равно казался себе слишком грязным, чтобы усесться на такую красоту.
– Сядь, Терн, – сказала Лиша. – Элисса рассказала, как тебе запрещали пачкать мебель в монастыре Новой Зари, но здесь ты мой гость.
Терн сел ровно, будто аршин проглотил, и плотно сдвинул ноги, чтобы по возможности уменьшить площадь соприкосновения седалища с топчаном. Он сгорбился, жуя сэндвич, пока настаивался чай.
Лиша кашлянула:
– Это не значит, что не нужна салфетка.
То же самое тысячу раз говорила мать, и Терн, быстро сдернув со стола салфетку, расстелил ее на коленях.
– Что у тебя с руками? Дай посмотреть.
Лиша отняла грудь, и Олив принялась ерзать и хныкать.
Терн вскинул руки, останавливая ее:
– Они в порядке. Просто ссадины. Промыли и перевязали.
Он хотел рассказать о татуировках, но ложь выпорхнула сама собой. Он не ведал, что означали чернила, и не желал спрашивать, пока не обдумает все сам.
Лиша не собиралась уступать, хотя и позволила Олив еще раз взять сосок.
– Тебе не свойственна неуклюжесть, Терн. Что случилось?
– Наткнулся на Стелу, она сражалась с недрилами, вмешался, – ответил Терн, опуская подробности. – Она отвела меня в лагерь детей.
– Стела Лесоруб одна отправилась на охоту? – недоверчиво вопросила Лиша. – Промышляет по ночам, наклика́ет беду?
