В другой раз:
– Приезжайте, приезжайте с той же охотой, с какой Вы будете ждать меня, страстно желающего Вас видеть.
Анна Австрийская вняла мольбам мужа и приехала к нему на войну, захватив с собой свою обер-гофмейстерину. Она поселилась в аббатстве Муассак, на пять лье отстоявшем от Пикекоса. В три часа дня Людовик садился на лошадь, через два часа был уже в Муассаке, они с женой ужинали и отправлялись в постель, а в пять утра король прыгал в седло и скакал обратно. В Пикекосе он проводил военный совет, принимал донесения о ходе осады. Тем временем Анна, позавтракав, садилась в карету и ехала к мужу. После обеда она не спеша возвращалась в аббатство, и возле самых ворот её догонял супруг. Но такая кочевая жизнь нежной королеве быстро надоела, и она вернулась в Париж.
В это время Бассомпьер представил королю гасконского дворянина де Тревиля, отличившегося во время осады, и попросил пожаловать ему чин прапорщика в полку гвардейцев короля Наварры. Однако Тревиль, узнав об этом, отказался от этой должности.
– Я не оставлю полк, где служу уже четыре года, – заявил он с апломбом гасконца, – и добьюсь в нём такого же чина.
Это заявление понравилось королю.
Между тем осада Монтобана не давала результатов. Ополченцы из горожан сражались не хуже обученных солдат. Каждый день перед ними произносили проповеди 13 городских пасторов, которые в каждой мелочи видели знамение Божье: например, после неудачного штурма в небе появилась радуга. Ряды защитников города пополнились женщинами: одна девушка отрубила пальцы королевскому солдату, лезшему на стену по приставной лестнице, другая, Гильометта де Гаск, заколола пикой двух вражеских офицеров и была убита выстрелом из мушкета. Женщины участвовали даже в вылазках за пределы городских стен. Так, 22 сентября осаждённые взорвали мину в 2800 фунтов пороха, подведённую под батарею французских гвардейцев, и тотчас пошли в атаку, поджигая фашины – связки хвороста, с целью захватить пушку. Женщины, пробравшиеся через пролом в стене, несли солому, чтобы поджечь батарею.
В рядах осаждавших начались болезни и дезертирство. Королевская артиллерия не могла справиться с укреплениями. Обратились за советом к монаху-кармелиту отцу Доминику де Иисус-Мария, который посоветовал вести огонь не по крепостному валу, а по домам, что Бассомпьер и сделал, но без особого успеха. Коннетабль пытался вести переговоры о сдаче Монтобана. Защитники были готовы сдаться, если согласится герцог де Роган, но тот настаивал на всеобъемлющем договоре. Люинь, не уполномоченный заключать такое соглашение, начал вилять. Поняв, что зря теряет время, Роган решил не идти ни на какие уступки. Той же ночью осаждённые устроили вылазку, захватив передовые траншеи противника и взорвав его пороховые запасы.
Узнав о тайных переговорах с главой гугенотов, Людовик ХIII, и без того раздражённый дипломатическими провалами и военными неудачами, пришёл в ярость. Больше всего его возмутило, что Люинь действовал за его спиной: могло создаться впечатление, что король Франции ведёт двойную игру.
Зарядил дождь. Королевские военачальники уже не скрывали недовольства коннетаблем и уходили один за другим или же требовали снять осаду.
– Если наша решимость, предусмотрительность, храбрость, наши труды и бдения не смогли превозмочь небо, чуму, пурпурную лихорадку, окопное кровотечение и сотню других заразных болезней; если от армии в 45 тысяч солдат осталось всего пять или шесть тысяч, без маршалов, генералов, капитанов, лейтенантов и прапорщиков; если из 120 артиллерийских офицеров осталось всего десять; если нет ни полиции, чтобы следить за дисциплиной, ни инженеров для проведения земляных работ; если две трети из оставшихся погрязли в коварстве, а ещё треть – в тоске и крайней усталости, удручённые ранами и холодом, по большей части без хлеба из-за болезни маркитантов, можем ли мы в таких жалких условиях творить чудеса? – вопрошал Люинь в письме к принцу Конде.
