На кухне желтые в полоску, заплёванные жиром, бумажные обои. Потолок, скорее, серого цвета. В местах соединения бетонных плит прочерчены углубления в виде темноватых желобков, по которым любят неспеша прогуливаться, выползая на свой променад, гусеницы.
Мне всё время кажется, что какая-то из них непременно упадёт мне на голову или за шиворот и тогда я сойду с ума от омерзения и страха, пытаясь стряхнуть с себя эту гадость.
Иногда они, действительно, падают: срываются со своего желобка и ловко повисают на невидимой нитке, будто специально, замерев точно перед моим лицом, извиваясь и изворачиваясь. Перед глазами мгновенно возникает картинка из детской сказки про девочку, заживо погребённую под грудой шевелящихся полудохлых червей и тушек изуродованных бабочек. В этот момент моё сердце рвёт так сильно, что боль простреливает насквозь и застревает иголкой примерно под левой лопаткой.
– Ма, вон, опять червяк ползёт! – они бледно-жёлтого цвета с крошечной чёрной головкой. Мучные черви – так, кажется, они называются.
– Возьми веник и сними его. Подумаешь… – она берёт в руку веник, тычет им в небо, подцепляет червяка и стряхивает его в унитаз. Червяк повисает на какой-то невидимой нитке, судорожно карабкается по ней вверх и явно не настроен умирать, но потом всё же срывается и исчезает в водовороте спущенной унитазной воды, – вот, так.
– Ма, вон, ещё один!!!
– Ну и пусть себе ползёт. Что он тебе мешает что ли?
– Мешает… – я стою в дверях, смотрю на червяка и не могу заставить себя переступить порог.
– Не выдумывай. Садись есть. Я рассольник сварила, – она ставит на стол тарелку с супом и случайно проливает несколько капель на клеёнку.
– Я не буду. Не хочу есть…
– Говорю, не выдумывай! И так не жрёшь ничего!
В моей тарелке вместе с картошкой в мутной серо-зеленой жиже плавает какая-то крупа, которая похожа на разбухших опарышей или белесые личинки.
– Если не будешь есть, я вылью тебе твою тарелку за шиворот! – мама нарезает толстыми кусками чёрный хлеб и кладёт его передо мной на мокрую клеёнку.
Я продолжаю сидеть и неотрывно смотреть на чёрную вертлявую головку червяка на потолке и мысленно высчитываю траекторию его возможного падения в мою тарелку.
– Хлеб какой мягкий. Когда брала, ещё тёплый был.
– Ма, можно я пойду? – Червяк на потолке приподнял любопытную чёрную головку и отчаянно шевелит ей, пытаясь выбраться из своего желобка.
– Крупу надо перебрать. В приправе они, наверное… – мама ест свой рассольник с аппетитом, и всякий раз, поднося к лицу ложку, широко открывает рот, обнажая некрасивый старушачий рот с двумя золотыми зубами. – Чего сидишь? Ешь давай! – По её подбородку сползает жирная суповая капля, которую она ловко подтирает хлебным мякишем и тут же отправляет его в рот, – и нечего выдумывать. В войну и не такое ели. Тухлятину… Бабушка Феня в детском саду работала и продукты оттуда воровала.
– Как это?
– А так. Мяса куски на тело намотает, пока никто не видит и ходит так часов по десять, а то и двенадцать. Масло, хлеб, шоколад… Всё, что детям в детсад привозили, то и воровала. Вечером дома догола разденется, а мы соскребаем… Мясо протухало, конечно, за весь день, но выбирать не приходилось… Вон она! Моль! Смотри, в коридор полетела! Лови, лови!
По кухне начинает метаться и кружить новая бабочка, шарахаясь от маминых ладоней.
– А как же дети?
– Какие дети? – коричневый кухонный стул на тонких чуть изогнутых ножках трещит под тяжестью грузного маминого тела.
