Князь смотрел на удалявшихся, и жалел о том, что ни когда больше не увидит свою дочь. Елизавета, вскочив на коня своего, бросилась ее провожать. Она грустила, чувство вины никак ее не оставляло. Сначала Анна хотела сделать вид, что не замечает ее порыва, потом она убеждала себя в том, что Елизавета ей просто завидует, но это было лукавством. Тогда она попросила подать коня, и поскакала с ней рядом.
– Прогуляться решила? – спросила она.
– Мне кажется, что тебе было не особенно уютно в отчем доме, ты так радуешься, хотя там неизвестно что тебя ждет.
– Хуже не будет, – отрезала она, уверенная, что Елизавета не сможет испортить ей радости.
– Но мне хотелось бы поговорить с тобой от имени Рогнеды, – вдруг вырвалось у нее.
Удивленно остановилась Анна, в то время как остальные продолжали двигаться. Она понимала, что это не прихоть, той и на самом деле было что-то такое известно.
– Я была так беспечна, когда появилась в этом мире, – заговорила она, думала только о себе и о своем благополучии. Жизнь была полна лишений и трудностей, и все складывалось не так, как хотелось. Тогда я и дала себе обещание, что вернулись. Мне хотелось большой любви на этот раз, и я решила, что все будет по-другому.. Мне казалось, стоит только что-то изменить в самом начале, и очень захотелось это сделать, но я не думала о том, как это трудно на самом деле может оказаться. Есть другие люди и судьбы, и они зависят от моей собственной. Но я постараюсь, чтобы любовь и королевство у меня все-таки были. Тогда они называли меня Гореславой, им казалось, что я еще более несчастна, чем на самом деле, люди склонны преувеличивать все.
Она очень хотела, чтобы уезжая, Анна обо всем узнала и поняла, то, что на самом деле происходило тогда.
Какое-то время они ехали молча, а потом она спросила:
– Скажи, а что видно оттуда, могу ли я на что-то надеяться там?
– По-разному бывает, сама увидишь, но я в Свароге нашем ничего не нашла для себя.
– А мой рай? – вырвалось у нее.
– Там я не была никогда?
Анна замолчала снова, хотела ли она сказать, что его нет вовсе, или то, что она там не была, а он все-таки существует, но она боялась о том спрашивать, и видя ее замешательство, Елизавета стала прощаться.
– Туда не стоит торопиться, лучше, чем жизнь на земле у нас все равно ничего нет, и не будет. Может быть, здесь мы уже не увидимся, я надеюсь, что там все-таки доведется встретиться.
И после этих слов она понеслась назад. Она знала, что отец будет сердиться, ведь она подвергала себя страшной опасности. Но ничего в тот момент не боялась княжна Елизавета. Потом она вдруг остановилась, словно вспомнила о чем-то, но кареты, увозившие Анну, были уже очень далеко. И она поняла, что многое так и останется недосказанным. Но стоит ли говорить все? Да и можем ли мы все сказать другому человеку. Она торопилась, ей больше не хотелось оставаться в чистом поле одной, слишком неуютно было на душе. И тогда, без всяких происшествий добравшись до города, и надеясь, что отец не заметил того, что ее не было, она замерла перед Софийским собором. Она не заглядывала в храмы. Но вспомнила, что должны быть написаны их лики. И ей хотелось увидеть и себя, и сестер на высокой стене храма. Сможет ли рисунок передать хотя бы слабое сходство, сохранить в памяти их юные лица, – спрашивала себя Елизавета. И не потому, что она боялась забыть лицо сестры, это ее так волновало. Ей хотелось оставаться в памяти этих людей.
