Думать о том, что все сквозняки созданы такими же колодцами, как тот, в котором нашелся подкидыш, я себе запрещала.
Мы выберемся. Точка.
Кажется, там, наверху, уже наступила ночь — мы с моим наездником шатались по катакомбам под городом достаточно долго, к тому же в самом подземелье стало гораздо темнее. Хорошо, что глаза привыкли, а еще какая-то плесень на потолке едва заметно флюресцировала. Можно было двигаться, не рискуя переломать ноги.
Я устала как собака. И, почувствовав на лице дуновение свежего ветра — даже более свежего, а еще сухого и с примесью запахов человеческого жилья, — даже не смогла толком обрадоваться.
Сил на радость не осталось, похоже. Но и ладно, порадуюсь потом, а пока я прибавила ходу и скоро выкарабкалась на волю по полуобвалившейся каменной лестнице. Похоже, вынесло нас на какие-то задворки. И недалеко от помойки — вот теперь, на поверхности, к аромату свежего ветра отчетливо примешались не такие приятные запахи. Но это, наверное, и к лучшему.
Вряд ли те, кто потерял меня в песочнице, додумаются искать на помойке в другом конце города. А мы с малышом точно протопали несколько километров под землей, и я, конечно, не гений топографии, но направление чувствовала неплохо. Мы почти все время двигались на запад, если судить по солнцу, мелькавшему в редких колодцах.
Помойка была классическая, разве что без пластиковых бутылок. Зато с полным комплектом ароматов и крысами. Вот одна такая шмыгнула прямо у меня под ногами, отчего я едва не шлепнулась на кучу грязи и хлама. Тихо выругалась под нос и тут почувствовала, как на спине заерзал подкидыш.
— Жером, почему так плохо пахнет? Сию минуту вели убрать!
12. Глава 12
Этьен
Еще со времен королевских советов моей юности я запомнил, что самые важные вещи обсуждаются после закрытия. Совет Добродетели не был исключением. Мы вышли на балкон выпить бокал освежающего. Блюститель Добродетели отвел в сторонку блюстителя Мира — судя по жестам, тот оправдывался и даже усиленно извинялся. А ко мне подошел блюститель Справедливости.
— Брат Этьен, извините за мой, возможно, несвоевременный вопрос на заседании, — начал он. Замолчал, вероятно ожидая встречного извинения, но, не дождавшись, продолжил: — Честно говоря, меня самого давно раздражают частные песочницы. Если бы одну показательно закрыть, остальные, возможно, закроются сами.
— Так и закройте, брат Ремоз. У вас в подчинении две тысячи стражников.
— Это да, — не сразу ответил блюститель Справедливости, не потому, что раздумывал, а потому, что дожевывал грушу. Для себя я отметил, что во фруктовой вазе она была самой крупной. — Вот только мои подчиненные, извините, это не секрет, могут быть в сговоре с содержателями нелегальных песочниц. И как только мы придем с проверкой, выяснится, что она давно заброшена.
— Навестите ближайшую, да хоть сейчас, — предложил я, — и закройте лично.
— Хорошая идея, брат Этьен, — ответил коллега, сплевывая в кулак вишневые косточки так деликатно, как, по его представлению, должны делать господа. — Кстати, мы можем сделать это вместе. Я своей властью арестую охрану и приговорю к году колеса, а вы подберете самую неприятную фабричную вертелку, где с потолка капает вода, а под ногами шмыгают крысы. Слух о нашей совместной акции пройдет быстро, и остальные закроются. Ну?
Взгляд у собеседника мгновенно стал живым, мальчишеским — слабо́? Такие вещи я просчитываю сразу и решаю сам, можно ли взять меня на «слабо» на этот раз или нет?
