- Для особого случая! Десятилетнее! – с вином люди тоже знакомы, как видно.
Мирея привозит на скрипучем кресле с колёсиками крупного седого старика,
- Это Джакопо – отец Тео, - поясняет Костя, - можешь не дёргаться, он давно ослеп и оглох, так что тебя даже не заметит. А сам поднимается и идёт к нему. Нагибается, обнимает, целует, как близкого человека. Старик дрожащей морщинистой рукой ощупывает его плечи, голову, лицо, улыбается и удивительно сильным голосом приветствует,
- Берти, сынок! – из-под сомкнутого века выкатывается скупая мужская слеза, Костя отирает её аккуратно, а у самого глаза тоже на мокром месте,
- Привет, Джакопо, - старик не слышит, но касается морщинистыми пальцами Костиных губ и продолжает улыбаться.
Я разглядываю старца, несмотря ни на что, он до сих пор красив. Пусть смуглое лицо прорезали глубокие морщины, редкие волосы свисают желтоватыми сосульками, сомкнуты веки ослепших глаз, но ястребиные черты по-прежнему остры и белые густые брови вразлёт, волевой подбородок, заросший седой щетиной, твёрд, а довольно тонкие сухие губы говорят о крутом характере и железной воле.
Пожалуй, Тео похож на родителя, такой же смуглый, с заострёнными чертами, разве что, всё немного смягчено молодостью, большей округлостью, а если представить, что Джакопо когда-то был брюнетом, то сходство, всё-таки, очень велико.
Вслед за Джакопо Мири приводит умытых близнецов, они опять что-то не поделили и канючат, но отец цыкает, и мальчишки замолкают.
Ну, думаю, сейчас, толкнут тост за встречу, и я уже примусь за дичь, но не тут-то было. Все от меня чего-то ждут.
- Скажи, Наиглавнейшая, несколько слов в благословение стола, - учит Костик, - без тебя никто не примется за трапезу.
Опять? Нормально не поешь! Тот номер с благословением младенцев больше не прокатит, надо по-абекурейски что-то выдать, чтобы все поняли!
- Желаю, чтобы все! – первое приходит на ум, но цитировать Шарикова из «Собачьего сердца», как-то неуместно, люди старались, вон какую самобранку накрыли! Подумав минутку в полной тишине, встаю и изрекаю,
- Пусть в стенах этого дома всегда кипит жизнь, стол будет так же богат, хозяева здоровы и счастливы! – потом всё же крещу живописное пиршество в воздухе и присаживаюсь на место.
- Благодарим, Великая! – отзывается Тео, Мирея сияет, как начищенный пятак, а Костик отрывает аппетитную, вроде бы куриную ногу и кладёт на мою тарелку,
- Отведай каплуна, Дадиан!
- Что за птица такая? – спрашиваю на русском, он на нём же отвечает,
- Кастрированный петух, любимая, пробовала, когда-нибудь? - м-да, наверное, вкусно, но звучит не очень.
- Как-то не судьба, у нас всё больше бройлеры.
Оказывается, правда, вкуснота. Вообще, всё вкуснота: и домашний сыр, и печёные овощи, и офигенные томаты, коих я фанат в летний сезон, и даже десятилетнее вино, хотя в алкоголе я ничего не смыслю.
Немного утолив голод, наблюдаю за сотрапезниками: старик справляется сам на удивление успешно, ему всего наставили под нос, и мимо рта он не проносит. Мири погрязла в детках, в её тарелке еда так и стынет нетронутой, а она всё подсовывает сидящим по обе руки кукушатам в ненасытные рты то кусочки мяса, то сыра, то помидор.
Наконец, карапузы с сытыми лоснящимися щёчками и осоловелыми глазками сползают со стульев, Мири уводит их спать. Мужчины мечут пищу - только в путь, запивают вином, хохочут, что-то вспоминая, но по серьёзным глазам видно, это всего лишь пауза. Каждый обдумывает своё, они растеряны, и мысли их не веселы…
