– Полагаю, что он мог что-то сказать, но я была слишком озабочена поисками тебя. – Она рассеянно погрызла ноготь, старая привычка, которую я не наблюдала с тех пор, как мама намазала горькими чернилами кальмара кончики пальцев Зейди. – Я точно помню нескольких иларийских стражников, которые прошли мимо нас, которые, казалось, заставили его встревожиться. Он напевал одну и ту же мелодию снова и снова. Она была знакомой, но я не могла узнать ее.
Я вскочила с табуретки, слишком разгоряченная, чтобы сидеть смирно.
– Постарайся вспомнить ее, Зейди. Это важно. Он не мог напевать ее без причины. Это было послание, я в этом уверена.
Во взгляде Зейди по-прежнему читалось сомнение.
– Почему он тогда просто не рассказал мне?
– Ты сказала, рынок кишел стражниками. Ему следовало быть осторожным. – Я обернулась, чтобы взглянуть на родителей, которые только что появились из своей комнаты. – Сэми был на портовом рынке. Он оставил зашифрованное послание для меня.
Отец почесал голову, а мама выглядела скорее скептически настроенной, нежели оптимистичной.
– Какое послание?
– Та роза и песня, если Зейди вспомнит ее.
– Мне было бы намного проще ее вспомнить, если бы все помолчали! – Зейди подхватила мое хождение по комнате и продолжала грызть зубами свой ноготь. – Она напомнила мне о нашем детстве, – добавила она более тихим голосом.
– Колыбельная? – предположила мама.
Зейди покачала головой.
– Нет, что-то менее очевидное. Возможно, одна из тех песен, что Сэми раньше напевал, из тех, что он подхватывал на рынке?
Я запрыгала на месте, как никогда уверенная в том, что мыслю в правильном направлении.
– Та, что про козла и осла? – Она не была моей любимой, поскольку я даже и представить себе не могла, как выглядят козел или осел, но Сэми уверял меня, что она смешная.
– Нет, нет. Нечто красивое, но с меланхоличной мелодией.
Я схватила ее за руку и притянула к себе.
– «Грива моей лошади из чистого золота, а копыта из чистейшего серебра»? Эта? – Это песня, которой Сэми научил меня, когда нам было по двенадцать-тринадцать лет. В то время я и коня-то ни одного не видела, но, Талос знал, я представляла их себе тысячу раз.
– Может быть. Можешь ее напеть?
Я напела мелодию, а затем ахнула, когда сумела вспомнить последнюю строчку.
– «И розы красные вокруг ее шеи, и нет другой лошади милее». Красные розы, Зейди!
Я закружилась со своей сбитой с толку сестрой, схватив ее за руки.
– Я не понимаю, – ответила она.
– Сэми жив!
Зейди встала на ноги, останавливая вращение, и я подождала, пока комната вокруг меня перестанет вращаться.
– А что, если я ошибаюсь насчет песни? – спросила Зейди. – Что, если это всего лишь совпадение?
– Это не совпадение, – не сдавалась я. – Нам нужно рассказать об этом губернатору.
– Мне жаль, Нора, но мы не можем рассказать Кристосу об этой песне, – сказала мама.
Папа положил ладонь на мое плечо.
– Я понимаю, что ты хочешь помочь. Но это может подарить ему ложную надежду.
Я замешкалась. Возможно, они правы. Если я ошиблась, у Кристоса останется еще меньше причин доверять мне. Но надежда оставалась надеждой, а Варинии ее не хватало слишком долго. Я не могу пойти в дом губернатора и доказать ему, что Сирен мертв и что Вариния свободна, но я могла дать ему это.
– Это не ложная надежда, – сказала я, поднимая дверцу люка. – Сэми жив. Я точно знаю это.
Я не откажусь от поисков Сэми, что бы ни думали все остальные. Он не только был необходим для счастья Зейди, но и дважды рисковал своей жизнью, чтобы увидеть меня на портовом рынке, и именно его преданность Зейди и мне сделала его легкой мишенью для Федры. Если бы мы поменялись местами, нет никаких сомнений, что Сэми стал бы меня искать.
