– И что же она делает?
Девочка пожала плечом.
– Не знаю.
– Как так? Ты же всё время ходишь за ней хвостиком.
– Она меня наказала, – тяжко вздохнула девочка.
– Наказала? – Согейр скорчил сочувствующую рожицу. – Что же ты натворила?
– Ничего. – Девочка широко распахнула честные глазки и уставилась на отца. – Он сам упал. Сам!
– Кто упал?
– Кувшин с молоком. Мама поставила его на самый край, и мы с Флавией просто играли, а потом он упал и разбился.
– И вы были совсем-совсем не виноваты?
– Совсем-совсем, – вздохнула Има.
– Тогда давай пойдём к маме и всё ей расскажем.
– Я говорила, но она меня всё равно наказала!
В её звонком голоске звучала самая настоящая обида на вопиющую несправедливость.
– А мы сделаем так, чтобы она тебя простила. Идёт?
Ласковый ребёнок радостно закивал, обхватил ручонками папину шею и звонко чмокнул отцовскую колючую щёку.
По размерам Ласская башня немногим уступала донжону Туренсворда, с той лишь разницей, что у неё не было никаких углов, а подземных помещений для укрытия здесь имелось гораздо больше. Согейр поднялся на второй ярус, где располагались комнаты кирасиров, и прошёл по длинному округлому коридору. Внутри никого не было – обычно в это время его солдаты проходили построение на плацу позади башни. Дверь в один из чуланов оказалась приоткрытой, а оттуда доносился женский смех. «Марций», – покачал головой Согейр. Сын Иларха, ставший кирасиром. Сколько раз он ему говорил идти за утехами в Миртовый дом, а не тащить девок в башню, но для этого задиры слова командира имеют значение только во время боя.
Согейр быстро прошмыгнул мимо двери, чтобы Има не увидела чего-то непристойного для глаз ребёнка.
– А почему в чулане смеётся тётя? – вытянула шею девочка, пытаясь заглянуть внутрь.
– Потому что Марций привёл её в гости.
– А что они там делают? Он её щекотает?
– Марций любит щекотку не меньше, чем приводить гостей.
– И ты? Ты тоже любишь гостей?
– А у меня есть твоя мама.
– А я тоже была у Марция в гостях, но он меня не щекотал.
Согейр смерил дочку взглядом.
– Неужели? Это когда же?
– Сегодня утром. Он дал мне черешен. Марций хороший, а ты его ругаешь.
– Я его командир, иногда приходится его ругать.
– И меня?
– Тебя – нет, ты же у меня послушная девочка?
– Послушная. – И девочка хитро заулыбалась.
На кухне вовсю готовился обед, и всюду пахло тушёной морковью, жареным мясом, свежей выпечкой и жжёным сахаром.
Жена Согейра Ниливия, Нила, была дочерью торговца лошадьми из западной части Мраморной долины, который получил титул от короля Эдгара и замок Ревущий холм за то, что даровал короне несколько дюжин лучших коней, когда эпидемия Чёрного мора уничтожила почти всех жеребцов в королевских конюшнях. Нила всю свою жизнь работала на ферме отца близ берега Бронзового моря и помогала братьям, и даже после получения титула и замужества не переменила привычный образ жизни на тот, что был присущ другим придворным дамам.
Знать западной Мраморной долины никогда не чуралась даже чёрной работы в отличие от изнеженных графов Ангенора, чья кожа на руках была нежнее шенойского шёлка. В Мраморной долине, если ты не торговец, как семья Ферро, аккуратные руки считались признаком лентяя и сибарита, а это не внушало доверия. Когда Согейра не было дома, леди Ревущего холма помогала поварам готовить для голодных кирасиров – так ей было легче переживать отсутствие мужа, которое иногда длилось месяцами. Придворные дамы за глаза называли её Леди-служанкой, но Нила пропускала мимо ушей колкости знатных бездельниц, потому что они только и умели, что сплетничать, тогда как у самой виновницы этих толков было полно более важных дел, чем оправдываться.
