Приснилось, что я рисую,
рисую себя на шуме,
на шуме… Провел косую
прямую – и вышел в джунгли.
На тропку глухую вышел
и двигаюсь дальше, дальше,
а шум за спиною дышит,
и плачет шакал, и кашель
пантеры, и смех гиены
рисуют меня, пришельца,
и шелест змеи… МГНОВЕННЫЙ
ОЗНОБ… На поляне – Швейцер.
Узнал его сразу, раньше,
чем вспомнил, что сплю, а вспомнив,
забыл… Если кто-то нянчит
заблудшие души скромных
земных докторов, он должен
был сон мой прервать на этом…
Узнал по внезапной дрожи
и разнице с тем портретом,
который забыл – а руки
такие же, по-крестьянски
мосластые, ткали звуки,
рисующие в пространстве
узор тишины…
Он спасал ребенка,
и осы молчали звонко…
– Подайте, прошу вас, скальпель…
Все, поздно… Стоять напрасно
не стоит, у нас не Альпы
швейцарские, здесь опасно,
пойдемте. Вы мне приснились,
я ждал, но вы опоздали.
(Стемнело). Вы изменились,
вы тоже кого-то ждали?..
Не надо, не отвечайте,
я понял. Во сне вольготней
молчать. (Мы пошли). Зачатье
мое было в день субботний,
когда Господь отдыхает.
Обилие винограда
в тот год залило грехами
Эльзас мой. Природа рада
и солнцу, и тьме, но люди
чудовищ ночных боятся
и выгоду ищут в чуде…
А я так любил смеяться
сызмальства, что чуть из школы
не выгнали, и рубаху
порвал и купался голым…
Таким я приснился Баху,
он спал в неудобной позе…
Пока меня не позвали,
я жил, как и вы, в гипнозе,
с заклеенными глазами.
А здесь зажигаю лампу
и вижу – вижу сквозь стены
слепые зрачки сомнамбул,
забытых детей Вселенной,
израненных, друг на друга
рычащих, веселых, страшных…
Пойдемте, Седьмая фуга
излечит от рукопашных…
Я равен любому зверю
и знанье мое убого,
но, скальпель вонзая, верю,
что я заменяю Бога,
иначе нельзя, иначе
рука задрожит, и дьявол
меня мясником назначит,
и кровь из аорты – на пол…
Вот истина – божье жало –
мы вынуть его не осмелились.
Скрывайте, прошу вас, жалость,
она порождает ненависть.
Безумие смертью лечится,
когда сожжена личина…
Дитя мое, человечество,
неужто неизлечимо?
