Здесь же арба, запряженная серым ишаком, где пустую бутылку можно обменять на шар жареной кукурузы или жестяную дудочку, а пять бутылок – на оловянный пугач – револьвер Нагана.
На углу стоит точильщик ножей, бровастый человек, и зычным голосом зазывает: «Подходи, чернобровые красавицы, хозяюшки! Ножи, ножницы потача-а-й!»
Аккуратные старички, немец и его жена, предлагают зрителям свой товар: «Яйзы, мазло!» Яйца в красивой корзинке, а округлые куски вкуснейшего сливочного масла завернуты в чистую марлю.
Женщина, несущая на коромысле тяжеленные сумки и бидоны, кричит тонким, но сильным голосом: «Кисло-пресно молоко-о-о! Каймо-о-к!»
И, конечно, чумазый керосинщик с мятой трубой раструбом басом разносит вокруг: «Кероси-и-и-н!»
– Конечно! А кобыла керосинщика в это время шлепает на булыжники мостовой свои ароматные навозные шары! – хохочет Асик.
– В кого ты такой… приземленный? – говорю я ему, хотя понимаю, что он и сейчас прав. Детали. Из них рождается правда.
Читаю дальше.
«У самых дверей театра старушка продает семечки, липкие красные леденцы-петушки на палочках, сладкий миндаль. «Семечки, кому семечки! Жареный, соленый!»
На ступенях стоит продавец лепешек. На голове у него плоская корзинка, сават, с патырами. «Исвежий, исвежий, горачий-горачий нон!»
Лысый одноглазый старичок-китаец, позвякивая своим нехитрым инструментом – лучком-сверлом, медными заклепками, жестяными носиками для чайников, предлагает свои услуги: «Пасуда пачи-ня-а-й!»
А ещё кто-то кричит речитативом: «Подходи народ, свой огород: половина сахар, половина мёд!»
Слышится гнусный смешок Асика:
– Размечтался-то как, автор, а? А вот ещё авторские директивы! Вы только послушайте, чего захотел!
«В фойе театра, как приметы времени, обязательно должны быть плакаты тех времен. Настоящая Доска почета. Стенгазеты.
Застекленные витрины с газетами. Кумачовые лозунги. Портреты руководителей и членов Политбюро.
Карикатуры на бюрократов, стиляг, ревизиониста Иосипа Броз Тито и американских империалистов».
Асик прыснул:
– Не хватает пионерских горнов и барабанов!
– А что, можно добавить и это! Асик, ладно тебе придираться! Лучше посмотри, какое хорошее начало…
«Занавес ещё закрыт, в полумраке зала зрители рассаживаются по местам, и наступает тишина. Только слышно, как звучит часовой механизм: «Крик-крак, крик-крак», а потом – знакомая всем мелодия перезвона Ташкентских курантов».
– Конечно, с немецким акцентом. – Асик хмыкнул. – Часовой механизм привёз из какого-то баварского городка ушлый капитан, настоящий ташкентец!
– Ну и что? Зато потом под этой башней с часами назначались миллионы свиданий! «Встретимся под Курантами». И я тоже…
– Вот-вот! Всё на себя проецируешь! Читаем дальше! По-моему, у тебя крыша поехала – предлагаешь, как играть актерам! Что же ты на себя так много берешь? – наигранно удивляется Асик.
– В пьесе этого нет! – говорю я твёрдо.
– В пьесе нет, это было бы слишком… Но в уме у тебя это было! Я всё-всё помню! – Асик опять засмеялся. – Я же читаю твои затаенные мысли.
Асик и в самом деле мог читать мои мысли. Иногда раньше меня самого. Такой экстрасенс-невидимка.
«Если продолжать рекомендации и пожелания, автор хотел бы, чтобы:
а) Актер, играющий Рассказчика, не орал бы на сцене, думая, что перекатывания его баритона помогут спрятать его хилый талант.
б) Чтобы иногда он делал паузы, хотя бы внешне показывая, что он сейчас думает.
