«Да, это что-то новенькое, – после прочтения статьи Бенджамину на месте не сиделось. Мысли одна за другой проносились в его голове, и каждая казалась подтверждением его правоты. – Если этот тельавивец прав, и наши нейроны во сне реагируют на сновидения так, словно узнают абсолютно новую информацию, то это идет в разрез с базовыми теориями. Значит, сны не помогают мозгу отдыхать или заниматься ему самобичеванием, пардон, самоанализом. Это косвенно подтверждает мою гипотезу – рассматривать сон, как средство коммуникации. Правда, сон осознанный. А вот какой коммуникации – межличностной или между различными реальностями?! Впрочем, одно другому не противоречит. Хотя эта тема заслуживает более глубокого изучения.»
Он уселся за компьютер. Его рабочий стол стоял тут же внизу. Дом, доставшийся ему после смерти родителей, был старый и крохотный. По тем временам, когда в этом районе начали строиться первые дома для инженерной элиты, девяносто шесть квадратов считались роскошью. Маленькая кухонька и гостиная на обе стороны дома на первом этаже и две маленьких спальни на втором. Чердак и подвал под жилые помещения задействованы не были. Когда три года назад он решился-таки на ремонт, то изменил немногое: сделал из чердака гостевую и снес две стены, одну между кухней и гостиной, вторую – между спальнями, создав два больших помещения внизу и вверху. Теперь на первом этаже находились кухонная мебель и огромный стол, который использовался одновременно и как рабочий, с одной стороны, а каминная ниша с диваном, креслом и выходом на террасу – с другой. Три книжных стеллажа стояли напротив камина, позади дивана. Украшал комнату не только камин, но и огромное французское окно до пола, служившее одновременно и выходом в палисадник. За придомовой территорией Бенджамин не следил: никаких лужаек или клумб, занимался только стрижкой газона, да и на это не уходило много времени – участки перед домом и позади него были такие же крохотные, как и сам домик.
«Открытие Фрида Тацкевича заставляет нас пересмотреть теории о сновидениях. Реакция нейронов мозга на сны как на что-то абсолютно новое, еще не виденное и не осмысленное, удивляет, вступая в противоречие с мнением, что во сне мозг занимается анализом и фильтрацией увиденного и услышанного за день. Откуда бы подсознанию выудить образы и ситуации, еще не виденные им и не сохраненные в глубинах памяти, чтобы сплести новую паутину сна?! – Бенджамин лишь изредка смотрел на экран монитора, печатать вслепую он так и не научился. – Не являются сны и результатом анализа, вернее, самоанализа психики человека. Ведь не будите же вы утверждать, что, если человеку снится погоня, значит, он и в реальности страдает манией преследования?! Эта теория возможна, как и любая другая, но она абсолютно нелогична с точки зрения накопленных нами знаний о науке психоанализа и сна.
Но что, если сон – ни коем образом не связан с деятельностью человека, по крайней мере здесь, в этом мире. Почему не предположить, что сон – это проявление другого, неведанного нам мира, явление нам параллельных реальностей. Этот мир так же многомерен, как и наше существование, но строится по другим эмоциональным законом. Во снах никто никогда не видел солнца. Ощущали его тепло или даже зной. Ощущали его наличие – день или ночь можно сказать определенно. Но вот видеть – не видели. Что это может означать для нас? Солнце – это символ света, и всего что за этим следует – добро, радость, сама жизнь. И вдруг… солнца нет. Для нас, живущих здесь, это конец всему, кромешная мгла, смерть. Символизм борьбы добра и зла, солнца и тьмы. Но во снах все существует дальше и без солнца. Почему? Возможно, потому что мир параллельных реалий не плох и не хорош. Он – нейтрален, а потому не всегда правильно оценен нами, людьми солнечного мира.»
