По той же дороге ехали, чутко осматриваясь, всадники числом с десяток. Все оружны, окольчужены. Кони вороные, справные. У развилки, что к оврагу вела, остановились, трое, спешившись, по кустам зарыскали. Потом подбежали к отряду, доложили виновато:
– Нет ничего, Матоня Онфимьевич, видно, дальше проехали!
Усмехнулся Матоня – за главного он был в отряде, – кивнул на ветку бузины, в трех местах обломанную.
– Нет ничего, говорите? А это что? – осерчал, выхватил из-за пояса плетку да как начал повинных охаживать! По головам, по плечам, по чему придется. – Запорю… – кричал, – тупорылых! Глядеть зенками своими лучше надо, ежели лишиться их не хотите. Это я вам враз устрою, узнаете: глаз, он шипить, когда его вымают!
Наконец успокоился. Махнул рукою. Поскакали дальше. В принципе, страшного ничего не случилось. Никуда не свернул по дороге обоз новгородский, так прямо к Алексину и ехал. Ну, и то ладно…
К вечеру, еще стемнеть не успело, показалась впереди широкая темно-голубая лента реки. Ока! А за нею, на том берегу, Алексин. Маленький компактный городишко на невысоком холме, он скорее напоминал пряник или сахарный домик, нежели южный форпост Великого Московского княжества.
Спустившись вниз, к перевозу, Олег Иваныч быстро договорился с лодочниками, и вскоре обоз оказался на городской пристани. Такой же маленькой и уютной, как и сам город.
Справа, за лесистый холм, медленно опускалось оранжевое солнце. Теплый июльский вечер окутывал пристань, городские улицы и стены. Издалека казавшиеся крепкими и солидными, вблизи укрепления выглядели так себе. Венцы башен подгнили, а деревянная городская стена явно давно нуждались в починке. Ворота главной башни – тоже подгнившие, но обитые медными, сверкающими на солнце полосами – похоже, вообще никогда не закрывались. Лишь порывы легкого, доносившегося с реки ветра чуть шевелили распахнутые створки, скрипящие несмазанными петлями.
Вообще город какой-то беспечный, будто нет вблизи ни Рязани, не очень-то согласной с политикой Московского князя, ни татар, уж тем более не отличавшихся дружественностью. Гомоня, в реке у пристани купались мальчишки. Смеясь, возвращались в город лодочники. В церквях благовестили к вечерне. На лавке, прямо у городских ворот, зубоскалили стражники – в обычных кафтанах, редко кто в кольчуге. К стражникам то и дело приходили какие-то люди – видно, знакомые или родственники, – угощали воинов пирогами и ядреным питьем из больших плетеных кувшинов, судя по далеко распространявшемуся запаху – перестоялой брагой. Кто-то из воинов, устав от караульной службы, спал прямо на траве, под башней. Идиллия.
– Эх, нет на них гнева княжеского, – покачал головой Гришаня.
Олег Иваныч усмехнулся:
– Ты их не виновать, Гриша! Это ж они их так и приучили, князья московитские. Далековато князь-то. Пришлет иногда воеводу – тот разъярится, страху наведет. Вот тогда и служат, и стены чинят. А нет страха – так тогда зачем? О татарах думать? Думать их Московский князь отучил. Зачем народишку думать? Государя повеления исполнять беспрекословно – вот его главная обязанность. А думать за них князь-батюшка будет! Вот и «думает». Тьфу!
Димитрий – уже оклемался, слава Богу, от поносной болезни – протянул стражникам пару монет (те даже не взглянули на «купцов из Русы») и, призывно махнув рукой обозникам, быстро пошел по главной городской улице, густо поросшей по углам колючим чертополохом и лопухами. Встречавшиеся по пути люди приветливо здоровались с незнакомцами. В ответ Олег Иваныч вежливо кивал головою. Свернув с главной улицы около какого-то красивого деревянного храма, обоз, поднимая тучи пыли, подъехал к постоялому двору, огражденному солидным тыном из крепкого бука – такой бы на городские стены! – и остановился перед запертыми воротами.
