Лабрадор, несомненно, изначально добрейшая собака без зачатков агрессии. Но пес весьма крупный, потому казусов с ним предостаточно. А еще любознателен до азарта: как-то засунул морду в соседскую подворотню, а там тогда еще проживал старенький азиат. Азиат за морду и ухватил его своей пастью. Захлопнул зубами как крокодил. Жестокая была история, у Марата до сих пор около глаза шрам заметен, до и я руку изрядно травмировал, когда песика вызволял. Ветеринары тогда сказали «Марат сделал наш день!». И не только ветеринары – мне хирурги с большим любопытством руку зашивали.
Как-то так получилось, что именно посредством Марата мне пришлось плотно ознакомиться с современной медициной. Однажды, выгулявши собак, вернулся из леса, заварил кофе в турке, забил трубочку табачком и хотел благостно оттопыриться, как на меня абсолютно неожиданно обрушился жесткий приступ прободной язвы. Были все предпосылки дать дуба и сыграть в ящик, но, благодаря местным хирургам, удалось выжить. Спасли меня добрые люди и св. Ян Андерсон. Но Марат грустно ждал моего возвращения, две недели ждал. Похоже, считал, что именно он во всем виноват.
Скоро вновь пойдем с Маратом и Малым в лес. Природу будем инспектировать, физические нагрузки совершать и физиологические потребности исполнять. Будем жить. Постараемся жить без грусти и подольше. А то всякое в голову приходит.
Вчера во время прогулки лирика Роберта Бернса на меня обрушилась:
В полях, под снегом и дождем,
Мой милый друг,
Мой бедный друг,
Тебя укрыл бы я плащом
От зимних вьюг,
От зимних вьюг.
А если мука суждена
Тебе судьбой,
Тебе судьбой,
Готов я скорбь твою до дна
Делить с тобой,
Делить с тобой.
Это я на прихрамывающую лапку Марата глядел. Мысли всякие размышлял. Но такова лирика шотландская. Лучше б, конечно шотландский Monkey Shoulder. Ибо очень правильный вискарь. Его, кстати, Ян Андерсон очень уважает. А он знает толк в шотландской лирике.
И о Тургеневе, мягко говоря, Иване Сергеевиче. 170 с лишним лет назад он написал прекрасный рассказ «Бежин луг». И сейчас этот рассказ изучают в российских школах.
Все, конечно, сразу ожидают, что начну рассуждать про об изумительном описании природы и даже, быть может, насчет пресловутых «тургеневских барышнях». Но описания природы и всяких прочих разностей ищите у самого Тургенева, а про барышень… Ну где ж сейчас эту «тургеневскую барышню сыщешь?
Это во времена моей юности «тургеневские барышни» встречались постоянно. По крайней мере мне лично. Были они весьма жеманные и чопорные, но портвейна отведать не отказывались. Так и заявляли: «А белое я не пью!». С придыханием. В те времена (так же как и сейчас времена были суровые и героические, в иных мы не живем!) «белым» считались три или четыре, уж не помню, наименования водки.
Выбор водки был не особо широк, но вкус и цвет единообразен. «Сучок» этакий. Кстати, из-за этого однообразия и завелась стойкая традиция засовывать свежеприобретенную водку в холодильник и даже в морозилку. Если, естественно, холодильник был в наличии. Чтобы холодом вкус посконного русского напитка перебить. Русский, а тем более – уральский, холод всякую тварь исправит. Пьешь, бывало, и ежишься от холодка. Зато душу греет. Не то что сейчас, сейчас даже и греть-то нечего, бездушно все и бездуховно.
Поскольку «белым» считалась водка, то «тургеневские барышни» тех времен пили «красное». «Красным» считалось все, что не водка: и вермут, и портвейн, и плодово-ягодное, и фруктовое, и прочее. Даже сухие вина считались «красным». Вне зависимости от цвета и производителя. Разве что шампанское «красным» не считалось. Не из-за патриотизма и высокой политизированности (шампанское было «советским шампанским»), а из-за шипучести. Все, что шипело – то и было шампанским.
