Вот и будет Первушей, чем не имя, раз само на ум пришло. А Главный не расстается со своей «стрекозой» – на все лапки мастерицей. Козой его не назовешь, суров слишком. Кузьмой? Простовато как-то. Нет, Главный – так Главный. Бог с ним. Волчок трусил за ней, прихватывая за пятки, так и вошел в дом.
Первуша засовывал огромную стерлядку в какую-то нишу, хвост не умещался и хлестал воздух, но вдруг обмяк и провалился, крышка плавно съехала вниз. Из нижней ячейки выехала тарелка с дымящимся куском пропаренной рыбы. Ох, как же не хватало соли к ней!
– Соли? – переспросил за ужином Главный, – а где она бывает эта соль?
– Соль-то? Как где, в магазинах продается, в каждом доме соль есть, чудик!
– Чудик – это мое имя? – улыбнулся Главный.
– Не совсем имя, больше прозвище, но вам идет. Вы не обиделись?
– Нет, обиды непродуктивны, мне нравится имя, но что означает слово «продается»?
– Ну как? Продается за деньги, бесплатно можно у соседки щепотку занять, но это на один раз посолить, а у нас нет соседей и магазинов нет. А-а у вас и денег нет… Да? Поэтому дурачитесь?
– Денег нет и быть не может, золота тоже нет, но его и невозможно есть. Ты говоришь о товарообмене, мне кажется, я догадался, что значит продавать-покупать-магазин-бесплатно.
– Нет-нет, магазин – только платно! Иначе это кража – преступление – тюрьма.
– Неправильно. «Преступление и наказание» Достоевский написал.
– Вы оба чудики…
– Ульяна, я Первуша, мой папа – Чудик. Это хорошо. Мы знаем, что такое соль, сахар, золото. Всё это хранится на складе. А у нас только аварийный и неприкосновенный запас. Я разведлет и задачу понял. Скажи, что тебе нужно еще? Платье? Шубу? Золото? Тетрадку?
– Валенки и ручку, карандаш и немного денег, чтобы написать письмо Саньке. А где ты всё это купишь?
– Я всё найду, девочка, я чуточку волшебник, а не шпион.
– А мы всегда здесь будем есть? Почему вы себе не устроите такие домики?
– Не есть, а трапезничать. Да, пока всегда. Это аварийный домик, он один.
– И только потому, что дед-старожил наш крайне предусмотрительный консерватор.
– Он консервирует?! Надо же, – удивилась Улька, – тогда еще посуда нужна, если добудешь сахар, мне банки нужны – варенья-соленья закрывать. Я умею.
– А кошку-собаку не хочешь?
– Хочу… и еще корову.
– На сегодня достаточно. Посуду поставь на самую нижнюю полку под «плитой». Потом отбой.
– Спокойной ночи.
– Есть, командир, – рассмеялись мужчины и ушли.
Необычный лязг и позвякивание не сразу разбудили Ульяну. Она видела себя маленькой, мама крепко держала ее за руку, а корова жевала сено, дергая железную цепь, наброшенную на загородку стойла. Кобеля отпустили на волю, а цепь мимоходом бросили за ненадобностью.
– Проходите, проходите, матушка, я научу вас доить, – ласково звала Мотя, но мама только крепче сжимала ее руку, не решаясь войти в бревенчатый сарай.
Утро только занималось, выпала роса, они уже промочили ноги и чувствовали себя неуютно на пороге чужого хозяйства. Но и стоять на виду неблагоразумно. Они присели на скамеечке. Мотя щебетала, то с коровой, то с ними, объясняя, что надо ласково подходить к Милочке, чтобы та допустила к вымени, не выбивала ведро копытом. Постепенно рука матери ослабла, она тихо заплакала, Мотя отвернулась, приговаривая что-то утешительное себе под нос. Уля уткнулась в мамины юбки и сразу уснула после дальней дороги.
