Хотя я сделал это нарочно, зная, что последует, все равно вздрогнул, настолько быстро моя сестра преобразилась. Изменилось не только ее поведение, но даже внешне она стала другой.
Забралась с ногами на табуретку, как обезьянка, скорчилась вся и повернула ко мне хитренькое лицо, которое совершенно точно было лицом моей сестры и одновременно принадлежало какой-то абсолютно незнакомой мне личности женского пола непонятного возраста, но точно не девушке-подростку. Очень неприятной личности, от которой неизвестно чего ожидать.
Я пожалел, что ляпнул про барабульку. Планшет того не стоил.
– Алин, ты на себя совсем не похожа, ты знаешь это? Тебе так не идет совсем.
Я подумал, что если скажу так, то это однозначно подействует. Ведь раньше Алина всегда очень болезненно реагировала даже на, с моей точки зрения, совсем невинные замечания относительно ее внешности или одежды. Она мне такие ответочки возвращала, что я потом неделю на себя в зеркало не мог смотреть.
Моя сестра наверняка отреагировала бы. Но эта новая Алина только растянула в дурацкой улыбочке вдруг ставшие такими тонкими губы и этим новым гадким голосом провякала:
– Алина-дурачина! Бз-з-з! Хорошо, что я Пала́шка!
– Кто-кто? – переспросил я, но не потому, что не расслышал. Все я прекрасно услышал и увидел.
– Я девочка Палашечка, красная рубашечка. Тпру-у, пру-у. Йой, ёшки-ёшки-ёшки-йой.
Алина крутанулась на табуретке, похожая на какого-то зловещего горбуна. Выглядела она при этом… отталкивающе. Еще мигом потемневшее лицо, и будто тени под глазами пролегли, как нарисованные. Все точно так же, как тогда, в первый раз. И еще от нее сильно пахло спичками.
– Зачем вот это вот все? Тебе самой не противно?
Сестра залилась новым, дребезжащим смехом и хлопнула себя по бокам ладонями, будто нелепая птица:
– Я красивенькая. Бз-з-з! Бз-з-з! И вот, и вот, и вот девочке говорила: буду делать что хочу. Она думала: сон, а я ей руку-то вывернула да в пляс пустила. Йой, ёшки-ёшки-ёшки-йой. Тпру-у, пру-у.
– Алина, хватит.
– Алина хватит, – передразнила она, быстро облизав неестественно острым языком тонкие губы. – Алина хватит, Палашечка не хватит. Палашечка схватит! Тпру-у, пру-у. Что хочу, то и наворочу. И тебя оборочу! Что? Что? А вот! Как захочу, так ты, дурачина, и сделаешь.
– Ты нарочно меня заставила про бара… про эту рыбу говорить?
– Дурачина, я про себя-то знаю. А ты-то про себя знаешь?
Какой мерзкий голос, словно принадлежащий какой-то взрослой необразованной тетке!
– Алина, прекрати, пожалуйста.
– Сам хотел, сам звал! Алина-дурачина молчит, а я – Палашечка! Бз-з-з!
И, внезапно спрыгнув с табуретки, на которой только что прочно сидела на корточках, бросилась ко мне так быстро, что я не успел среагировать. Схватила за плечи, больно впившись пальцами, и практически в самое лицо провыла:
– Я Палашечка! Посмотри на меня! Красавица!
Я смотрел прямо в искаженное, потемневшее лицо… Не лицо, рожу… С растянутым тонкогубым ртом, со вздувшейся и пульсирующей на лбу веной. А зрачки у Алины были совершенно горизонтальные.
До сих пор я упорно не хотел допускать мысли, что это по-настоящему. Что это не игра, в том числе моего воображения.
Но как объяснить ее жуткие глаза? Я точно видел, что до этого идиотского выступления «Палашечки» у Алины со зрачками было все нормально. Она никак не могла надеть линзы незаметно от меня, даже если бы очень долго тренировалась.
