– Значит, он сбежал, – медленно, с расстановкой сказал тысяцкий Коснячко, вприщур глядя на Бориса. Вой в ответ только потерянно кивнул, даже не пытаясь что-то возразить. – Как это могло случиться? Он что-то заметил?
– Видимо, этот калика – стреляный воробей, господине, – хмуро ответил Борис. – Почуял что-то… или узнал кого-нибудь. Если он давно в Киеве, он многих должен был знать.
– И где его искать теперь? – так же хмуро спросил Коснячко.
– А зачем его искать, господине? – Борис усмехнулся. – Воротится сам, тогда и найдём.
– Воротится? – непонимающе переспросил тысяцкий.
– Конечно, воротится, – вой поднял голову и глянул, наконец, Коснячку прямо в глаза, довольный тем, что тысяцкий не понимает того, что для него, Бориса, было ясно как день. – У нас же оборотень и его дети в полоне, воевода, неужто не понимаешь? Думаешь, они это просто так оставят?
Несколько мгновений они смотрели друг на друга, потом тысяцкий согласно наклонил голову.
– Он небось сейчас уже с вятшими в Полоцке сговаривается, требует, чтобы они дружину сюда послали, – докончил Борис Микулич.
– Сколько можно говорить? – хмуро бросил Колюта, и в его голосе ясно послышалось раздражение. – Я в Полоцке уже седмицу живу, а пока что ничего, опричь слов, не слышал! Пустых слов!
У воеводы Бреня на гладко выбритой челюсти вспухли желваки, он свирепо зашевелил усами – видно было, что слова дурного вестника (о смерти своего сына Брень Военежич достоверно узнал именно от Колюты) показались воеводе обидными. Бронибор Гюрятич сердито насупился, глядел исподлобья, словно собираясь сказать: «Что себе позволяет этот гридень?!». Но оба воеводы промолчали – гридень Колюта, хоть и выглядел сейчас не как гридень, а скорее, как калика, был таким же приближённым к Всеславу Брячиславичу воем, был их ровней. К тому же, он сейчас лучше остальных соображал в киевских делах, знал, что именно надо делать, а они, полочане – нет.
Вятшие Полоцка смолчали в ответ на упрёк. Ответил хозяин дома, рыжий Несмеян, который до того только молча сидел на баляснике высокого крыльца, покручивая усы:
– Не кипятись, Колюто, не надо. Мы не меньше твоего хотим вызволить господина из полона. Но ты же сам знаешь, горячку в таком деле пороть невместно.
– Ну да, – сцепив зубы, процедил Колюта, и Несмеян невольно залюбовался им. Колюте доходил уже шестой десяток, но его возраст был совсем не виден – жилистый и крепкий, что твой кожаный ремень, он не мог сейчас и мгновения сидеть спокойно, словно за воротами Несмеянова двора его ждали враги с кривыми ножами. Какой он калика? Воин! – Кто и знает-то как не я.
– Понятно, что сразу открыто напасть мы не можем, – глухо прогудел Брень Военежич. Воевода сидел на походном стольце, закинув ногу на ногу, пытливо разглядывая всех троих – и умостившегося на баляснике Несмеяна, и Колюту с Бронибором на ступеньках крыльца. Летняя вечерняя духота выгнала вятших из Несмеянова дома на двор, под звёздное небо. Шумно вздыхали в стае коровы, чесался и фыркал на заднем дворе Несмеянов боевой конь, сонно хрюкали в хлеву свиньи. Потрескивал дрова в костре на глиняной проплешине посреди двора. – Надо сперва вызнать доподлинно, что, да как. С княжичами повидаться…
