– Ну? – бросил он неприязненно. – Чего надо?
– Отворяй, – велел Несмеян сдержанно. По правде-то говоря, его так и подмывало вытянуть этого «сторожа» как следует плетью, и, услышав его голос, гридень так и собирался поступить, но сонный мужик его своим видом рассмешил, и гнев поутих.
– Чего это вдруг? – «сторож» (а может, это не сторож вовсе? – подумал вдруг Несмеян) и не подумал пошевелиться. – Кто ты есть таков, чтобы тебе отворять?
– А ты не забывайся, холоп! – гридень чуть возвысил голос. – Не с каликой безродным говоришь!
– А мне отсюда не видать, кто ты есть таков, – равнодушно ответил «сторож», вновь даже не почесавшись, чтобы двинуться к засову. – Хоть ты и сам цареградский кесарь будь.
– Зарываешься, киянин! – Несмеян окончательно убедился, что этот «сторож» – на деле никакой не сторож. И власть на Брячиславлем дворе – отнюдь не в руках кривской челяди. Впрочем, иного и ожидать было бы глупо. – Это что же, посол полоцкой княгини на улице будет ночевать? Или на постой к кому-нибудь станет, как безродный? Гляди, не вспомнить бы киянам потом Чернобыль да полоцкие полки под монастырями.
Лицо «сторожа» передёрнулось, словно полочанин наступил ему на любимую мозоль. На миг Несмеяну показалось, что киянин сейчас в него хотя бы плюнет, но ждать ничего подобного гридень не собирался.
– Ладно, сучий потрох, – процедил он. – На себя пеняй потом.
Стремительно свистнула плеть, хлестнула по воротному полотну, оставив пыльный след всего в нескольких вершках от лица «сторожа». Тот отшатнулся, скрылся за воротами; Несмеян услышал смутный грохот – видно, «сторож» там, за воротами, загремел с лестницы. Толчком ноги гридень подогнал Соколка ближе к верее, рывком встал в седле на ноги. Подошвы сапог скользили по выглаженной гридневым задом седельной коже, но Несмеян уже ухватился за острые верхушки палей, лёг на заплот животом, жарко молясь в душе – только б не вздумали стрелять! Одной стрелы хватит, чтоб всё прахом пошло.
Стрела не прилетела.
Несмеян гибко перевалился через заплот и, упруго, по-кошачьи, выгнувшись, упал с полуторасаженной высоты в пыльную траву двора. Упал на корточки, почти тут же выпрямился, хватаясь за рукоять меча.
Не ошибся.
«Сторож» уже сбросил с головы шапку (а может, и сама слетела, когда падал – намётанный взгляд Несмеяна отметил валяющуюся в траве и пыли у самых ворот лестницу) и теперь уже ничем не походил на сторожа. На нём были посконные штаны и рубаха, грубая суконная свита, но небелёное серое полотно и сермяга были почти незаметны – в первую очередь в глаза бросались серебряные обручья на запястьях, витая гривна на шее, широкий кожаный пояс с серебряными чернёными накладками и длинные ножны цвета старого дерева с серебряными же накладками. С бритой головы «сторожа» свисал на ухо длинный чупрун, а в руках он держал длинный меч, такой же совершенно, как и у самого Несмеяна, и неяркое осеннее солнце играло слюдяными отблесками на плетёном укладе клинка.
Вой. А то и гридень. Хотя гридень – вряд ли. Не князя сторожит.
– Ловок, – процедил киянин, не двигаясь с места. – Ничего не скажешь.
Понятно стало, почему киянин нахлобучил шапку так глубоко – чтобы скрыть до времени от Несмеяна бритую голову и чупрун. А обычай носить бороду утверждался средь киевских воев уже с полвека.
Киянин двинулся к Несмеяну чуть пританцовывающим шагом, но тут откуда-то справа, от княжьего терема раздался ленивый голос:
