А я как будто первый раз его увидела.
Да так оно и было. Кошачьим глазом смотришь на людей снизу вверх, как на корабельные сосны в лесу. Их и различаешь больше по одежде, звукам и запахам. Даже рост и сложение оценить трудно, если вблизи нет другого человека. Пусть ты сидишь рядом на диване или… лежишь у него на груди, это всё равно — другое.
Даниш-Фрост был на полголовы выше меня. Он казался мужественнее, чем виделось мне-кошке и… более настоящим, что ли. Слишком настоящим. Сильный молодой мужчина — в двух шагах передо мной. Держался граф без надменности, часто свойственной аристократам, но так, будто он на всё на свете имеет право. Под изучающим, чуть насмешливым взглядом его опаловых глаз я вдруг потерялась, оробела. В голове разом пронеслись все неловкие ситуации, которые случились между нами за эти дни.
— Так вот ты какая, милая пушистая посланница богини, — произнёс он мягко.
— Я не посланница!
— И голос красивый. Когда не кричишь.
Голос… да. Голос у меня мамин, пусть и не такой бархатный.
Я поняла, что краснею.
Почему я краснею, если мы здесь не телами, а душами?
— Как тебя зовут, Кошка?
— Карин. Карин Эльс… ваше сиятельство.
А его… Рауд, сказал лакей. Нет — граф Рауд Даниш-Фрост. Он принадлежит другому миру, как птицы принадлежат небу, а рыбы морю. Сейчас, глядя на него глазами человека, я поняла это с ослепительной ясностью.
Присела в неуклюжем реверансе.
— Пожалуйста, простите, что поцарапала! Не успела втянуть когти.
Кругом царила обманчивая безмятежность, но я знала, что времени мало. Поэтому не стала долго оправдываться и перешла к сути, спеша объяснить всё, пока последнее оставшееся у меня тело ещё дышит:
— У нас швейное ателье, и если заказчик вызывает сомнения, я оборачиваюсь кошкой и стараюсь разузнать, что у него на уме… Знаю, подслушивать под окнами некрасиво, но я никогда не выдавала чужих тайн!
Ни единой душе не говорила про секретные местечки бакалейщика Гирика, в которых он прячет дневную выручку, про то, что племянник госпожи Илифсон на самом деле её внебрачный сын, про колье госпожи Дирк, вовсе не потерянное, а тайком от супруга отданное брату, чтобы тот смог поехать в Альготу учиться музыке…
Графу обо всём этом тоже ни словечком не обмолвилась.
Да и некогда пустословить! Надо успеть рассказать о визите кавалера Льета и его дочки, о старухе, похожей на ведьму, и о том, что она шептала на ухо плачущей барышне.
— Там, верно, какая-то брачная афера. У барышни был возлюбленный, — сказать «любовник» я постеснялась. — Теперь он женится, она выходит замуж, но ведьма обещала сделать так, чтобы муж её не тронул, а возлюбленный не смог иметь сыновей от жены. Если, конечно, я всё верно поняла. Я так замёрзла и боялась, что меня прибьют…
Может, и чёрный дым на пальцах ведьмы мне примерещился?
Про маму и Майру решила не говорить. Слишком больно, а постороннего наши семейные дела не касаются. Сказала, что пошла в храм в надежде на помощь ули — и во сне Свен и Свяна велели мне отправляться в Альготу.
Я всё больше торопилась, сбивалась, и граф меня остановил:
— Подожди, Кошка. Пойдём сядем, и ты спокойно всё доскажешь.
— Спокойно?! — голос сорвался. — Там моё тело умирает! И ваше, наверное, тоже…
— Тебе плохо? — Даниш озабоченно нахмурился. — Этого не должно быть. Я затем и вошёл вместе с тобой, чтобы поддерживать связь со своим телом, а через него с твоим. Времени должно хватить на долгий разговор.
