– Молодой человек, вы хорошо работаете и все у вас будет хорошо, но мне нравится старый телевизор, на нем может лежать моя кошка и стоять ваза с цветами, а на новом не может, и это для меня важнее цифрового телевидения, которое от этого лучше не станет и хуже тоже. До свидания.
– До новых встреч, мы вам перезвоним вечером, а вы подумайте…
Я предупредила сына, что будет перезванивать юноша про Интернет и цифру.
Сын сказал:
– Достали.
Я сказала:
– Достали.
И мы одновременно посмотрели на кошку Мусю.
Она лежала на старом телевизоре, и от радости, что мы ее не променяли на какую-то цифру, скинула хвост на экран и стала им ритмично постукивать. Перекрыла пушистым рыжим хвостом экран, и я перестала видеть красивую ведущую РБК, которая привычно и буднично сообщала об убитых и раненых… Нельзя красивым женщинам рассказывать одинаковым голосом о котировках на биржах и о войне.
Ни в старом телевизоре, ни в цифровом.
Или, например, та семья в азербайджанском кафе, где я 0,5 армянского коньяка выпила.
Пришли на семейный ужин. Вышли в свет. Муж в новом костюме, руки в карманах, походка…
О, это особая походка!
Походка человека, у которого не было ни гроша, да вдруг алтын.
Хозяин мира сразу. Нет, вселенной. Галактики, чего уж там.
Прическа у хозяина… Сказать странная – смалодушничать.
Прическа то ли запорожского казака, который до сих пор носит в кармане письмо турецкому султану, то ли песняра, то ли просто я от моды отстала. Затылок весь в выбритых бороздках с хвостиками на самом краю, спереди вообще… Не знаю даже, как описать. Везде хохолки, как у павлина.
Во! Вылитый павлин.
И походка, и поворот шеи, и новые скрипящие туфли, и руки в карманах… В которых деньги появились.
С ним жена и дочка.
Жена молодая, не больше тридцати пяти. В нелепом вечернем платье, как на «Оскаре» у актрис, в синем и открытом везде. Ноги от шейки бедра голые. Грудь тоже не в чадре. Для азербайджанского кафе самое то.
Лицо у женщины такое, как будто пьет много лет, с детства. Или плачет много лет.
Несчастливое, заплаканное или спитое лицо, когда-то красивое…
И вечернее синее нелепое платье.
Вышли семьей в свет…
С ними дочка, светловолосая, простоволосая, лет двенадцати. Пришла с мамой и папой поужинать в кафе, вкуснятины поесть. Стол весь в яствах. Гуляем.
Тут папа-павлин на маму в синем платье орать начал.
Сначала покрикивал, а потом заорал.
Девочка, дочка, опустила глаза и стала грызть ногти. Перестала есть, отвернулась. Думаю, плакала.
Мама в синем закурила, стряхивая пепел на стол, руки трясутся… Потом пить стала.
Только пьет, не ест вообще.
И вдруг встает и на середину зала, танцевать. Одна.
Танцует очень красиво, хотя видно, что пьяная. Как будто никого вокруг нет. Танцует себе и танцует, красиво очень.
Я на дочку смотрю, она еще ниже голову опустила, плачет молча, стыдно ей… Потом павлин-папа медленной походкой к жене танцующей приближаться начал. Схватил ее грубо под ягодицы, прижался, и теперь они вдвоем танцуют. Дочка исподлобья смотрит на них, украдкой, дышит тяжело, злится.
Потом павлин с женой ругаться начал, что-то ей говорить во время танца, она его оттолкнула, совсем пьяная, качаясь, к моему столу пошла.
Подошла и говорит:
– Давайте потанцуем, а? Я танцевать хочу… пошли…
– Нет, я не танцую, – говорю. И посмотрела на нее вблизи. Очень красивая была когда-то. Сейчас больно смотреть. И это платье вечернее дурацкое, праздника ей хотелось…
