Кошка, которая улетела из Кабула - страница 13

, а с ним, понятное дело, пост. Жизнь в Кабуле, и так не быстрая, в Рамадан замирала почти совсем. А попробуйте-ка в +35 весь день не есть и не пить! Что захочется делать? Правильно, спать или думать о вечном. А потом, с наступлением темноты, когда есть и пить уже можно, в город выходить тоже не с руки, потому что мало ли кого ты там встретишь. Надо сказать, Кабул с его отсутствием тротуаров, шальными водителями, сточными канавами и пылью – вообще не самый удобный город для прогулок, а афганцы – не самые большие любители прогуливаться пешком. Зачем, если есть машина? Да и, в общем-то, куда? На тот момент я знала только два места, где можно было пройтись, не встретив неприятностей: озеро Карга и холм в районе Вазир-Акбар-Хан. Озеро было далеко, так что выбор сужался.

– Где хочешь сегодня погулять? – спрашивали меня.

– Даже не знаю. Сложный выбор, – отвечала я, вздыхая, но моей горькой иронии никто не понимал.

Самым печальным было вот что: в тот, первый мой приезд, обстановка, и без того не самая благоприятная, мгновенно стала хуже – три взрыва (один из которых стал крупнейшим за шестнадцать лет), антиправительственные выступления, усиленные меры безопасности – и это всё за месяц. Наполеоновские планы на путешествия пошли прахом, и я наблюдала с балкона, как красят в голубой цвет дома на горе Шер-Дарваза36, слыша время от времени то крики толпы, то выстрелы где-то по соседству. Наблюдать приходилось, не высовываясь над перилами, потому что «вдруг тебя кто-нибудь заметит с улицы и придёт, а нас дома нет». Кто заметит, мне уточнять почему-то не хотелось.

– Господи боже, что хорошего вообще было в этой поездке? – снова спросите вы.

И я отвечу:

– Много, очень много чего.

Золотые закаты. Пение муэдзина в предрассветных сумерках. Горячий хрустящий хлеб из лавки за углом. Медовые пакистанские манго. Розы на холме Вазир-Акбар-Хан, вид на город, хлопающий на ветру гигантский флаг. Смех детей в соседнем дворе. Кувыркающиеся в небе, выцветшем от жары, белые голуби. Расцвеченные фонариками ночи Рамадана. Бирюзовая вода водохранилища среди золотистых скал.

И люди. Потому что в любой стране интереснее всего, конечно же, они. А судьбе в тот раз было угодно познакомить меня с людьми не совсем обычными, которых, надо сказать, туристу увидеть довольно трудно.

Были среди них и местные, которых я про себя называла младоафганцами37 – молодые правительственные чиновники, репортёры и военные, бизнесмены и парламентарии (эти, впрочем, были уже не так молоды), в большинстве своём интеллектуалы и вольнодумцы, учившиеся за границей и бегло говорившие по-английски, и иностранцы – сотрудники гуманитарных миссий, врачи, контракторы, опять же репортёры и авантюристы всех мастей, стремившиеся спасти человечество, разбогатеть или испытать в экзотической стране доселе неведомые впечатления (или всё это вместе). С ними можно было ночи на пролёт (о эти ночи Рамадана!) за бутылкой вина38 говорить о политике, истории и литературе, играть в шахматы или скатать ковры и танцевать, пока за бетонными заборами и бронированными дверями стояли охранники с автоматами. Конечно, к 2017-му году интерес к Афганистану со стороны мирового сообщества успел поубавиться, большая часть экспатов уехала домой, а Кабул был уже не тот, что в фильме «Репортёрша»39, но и эти остатки былой роскоши кружили голову. Я быстро привыкла к рассказам о чьей-то службе в Ираке или Конго и к очень личным, очень трагическим историям, которыми со мной щедро делились за той же бутылкой. Многих в Афганистан приводило горе. Среди прочих историй я помню рассказ врача, у которого от рака умерла дочь-подросток – он надеялся, что опасность и бесконечный поток пациентов в кабульском госпитале помогут ему забыться.