Землепашцы да скотоводы тоже не заставили себя долго ждать, облюбовав роскошные луга, которые начинались в трех днях пути на северо-запад от охотничьего поселения. Деревеньку охотников за крутой нрав жителей, на разбойничий манер, обозвали браконьерской – шибко уж рослые, обвитые тугими мышцами лесные жители напоминали мирным пахарям разбойников, которые частенько не давали спокойно жить народу ближе к столице, где побольше трактов и купеческих обозов. Несмотря на это, зажили по-соседски – хлеб да овощи в обмен на плоды охоты от нас, да железный инструмент от горняков всем пришлись по вкусу. Только полотняные порты да рубахи, деланные крестьянскими бабами, которые они постоянно пытались сменять на что-нибудь, оказались не по душе ни горнякам, ни нам. По лесу в них не побегаешь – одни клочки останутся, да и рудокопы наши кожаные одежки предпочитали – тряпка мол истирается быстро. В итоге мы даже обозы совместные стали собирать до ближайшего города, куда было неделю ходу на крестьянских телегах.
Городок этот назывался Тернью, по названию тамошней реки, и считался дикой глухоманью по столичным меркам. Но, между тем, базар там был, даже столичных купцов, да разношерстных перекупщиков хватало. Так что торг у нас был хороший. Монеты домой никто не вез – толку нам от этих кругляков в лесу. Везли поделки мастеров городских, хозяйскую утварь, сладости да гостинцы детям и женщинам, в общем, то чего сами не могли добыть или сделать. Особо ценились тамошние ножи – наши соседи так калить железо, чтобы оно было крепким и легким, не умели.
Имперские сборщики податей изредка добирались и до нашей глухомани, раз в два-три года, делая это с большой неохотой и больше для порядка, нежели для пополнения казны. Золотом и брильянтами у нас не пахло, а выдвигаться к нам приходилось по весне, чтобы вернуться до зимних морозов и метелей. Вели они себя, кстати, очень вежливо, в отличии от центральных регионов империи – там эти ребята могли и село спалить, чтоб соседям неповадно было подати утаивать. А к нам отряд больше пятидесяти человек по лесным тропам не проведешь, а ежели нас, либо наших соседей обидеть, то из этих лесов и маленькой армии не выбраться – они и не поймут почему после каждой ночевки по десятку людей пропадает и откуда в конце стрелы прилетят.
Так что солдаты из конвоя были тихенькими, а сборщики податей ограничивались парой рулонов материи да несколькими телегами зерна от пахарей и пятью мешками колец для кольчуг от горняков. От нас же брали штук тридцать пушных шкурок лично для имперского двора и всяко, как нам казалось, хрень – например здоровенные рога лося. Лось этот, кстати, вымахав до неимоверных размеров и окончательно потеряв страх перед хищниками, сам приперся в деревню, наверное территорию оспаривать, ну и проиграл схватку с десятком лучников, не успевших в тот день на охоту.
А как то раз забрали шкуру здоровенного медведя, который повадился к землепашцам на легкую кормежку. Те скотину загоняли на ночь в хлев, рубленный с цельных бревен, чтоб волки не добирались. Так этот верзила, со взрослого человека в холке, парой ударов лапой разваливал сие монументальное строение как трухлявый пень. И дальше спокойно пировал какой-нибудь коровой, наслаждаясь тем как стрелы из чахлых крестьянских луков приятно щекотят ему бока и спину. Вот они к охотникам и побежали. В итоге одновременный удар в бочину двух десятков тяжелых охотничьих стрел, выпущенных из мощных луков, прервал сие набеги, и то потому, что в наконечниках закладки яда были.
