То была какая-то из старых неупокоенных – не самых старых, не с Бойни, но и не из пропавших ходоков. Про Волосы рассказывали еще тогда, когда и ходоков-то почти не было. Как и про Пустой Шлем, Кобылью Голову, про Ножа, это была часть тех самых слухов, в которые никто не хотел верить, но приходилось. И сегодня Волосы чуть было не отняла у нее Даньи.
Они пытались бежать, но женская фигура, подвешенная на собственных оживших, перебирающихся по ветвям волосах, догнала их быстрее, чем Долли рассчитывала, и тогда она вытащила нож. Ножом она владела хорошо, и, наверное, это их и спасло – это и то, что Даньи, кричащий какие-то ужасы, которые Долли изо всех сил старалась не слышать, поперхнулся слюной и на несколько секунд затих, и Волосы промедлили.
Долли ударила ее ножом лишь раз, всадив лезвие под ключицу. Большего и не требовалось, удар был смертельный, только вот убить неживое никак нельзя. Но все же и неживое оказалось уязвимым – с воплем, с лунными бликами на сухих зубах Волосы отшатнулась и, мотаясь из стороны в сторону, растаяла во тьме, оставив лишь шлейф эха и унося вырванный из ладони Долли зазубренный боевой нож. Эхо постепенно распалось на несколько голосов, и, конечно же, Долли стало казаться, что они разговаривают между собой, но к тому времени она уже бежала через Лес со спящим Даньи на руках. Спящим и молчащим.
…Пока все эти картины крутились у Долли в голове, она дошла до избушки. Дошла – бежать уже не могла, она потратила за сегодня много сил, таская не маленького уже Даньи, и, понятно, ничего не ела с самого ужина. А он был уже давно – стоял ноябрь, осенью она всегда ложилась рано.
Крючок на двери был. Насколько Долли помнила его положение, он оставался не потревоженным. Она откинула его и вошла.
Избушка встретила ее темнотой и запахом стерильности, какой-то непонятной, словно она была построена из окаменевшего сотню лет назад дерева. Впрочем, со временем тут иногда было что-то не так, равно как и со всем остальным. В Бойне шли в ход все средства, и чудовищная магия, раздиравшая здесь мир больше ста лет назад, все еще висела над Лесом. Мешанина из заклятий, проклятий, контрвыпадов и призывов, многие из которых не применялись ни до Бойни, ни, тем более, после нее. Территория была загрязнена магией, и уничтоженные маги бродили среди стволов наравне с созданными или вызванными ими существами, не находя покоя. Сколько в них оставалось разумного, не сказал бы никто. Долли надеялась, что нисколько, и боялась, что ошибается.
Даньи спал. Долли задвинула засов за собой, посмотрела на него. Сгорбился под грязным ковром, на лице застыло не то злое, не то испуганное выражение. Еще бы, столько часов подряд видеть кошмары без возможности проснуться.
Огонь погас. И в очаге, и в лампе. Скудный свет луны едва проникал в комнату.
Долли поставила мешок с птицей на пол. Шорох ткани и перьев почему-то только подчеркнул выхолощенную тишину. Долли хотела посмотреть в окно: неужели так резко стих ветер? И отчего-то побоялась обернуться.
Расплакался за спиной Даньи. Она хотела броситься к нему и утешить, но вдруг поняла, что он плачет не испуганно или жалобно, а, скорее, капризно, будто притворяясь.
– Курица смотрит на меня-я-я… – сказал он глухо, неприятно растягивая слоги. – Кудахчет.
– Даньи? – шепотом спросила Долли, медленно поворачивая голову.
– Нет, – сказал он сквозь всхлип. – Я хочу это съесть, я, я!
