– Так… Не пойму, вроде нет.
Я был в смятении. Змея на резиновом полу среди листьев кувшинок, двести миллионов лет, шишка на голове и единственный вопрос, который укладывался в весьма общую формулу – «что это было»? Такой вопрос подразумевает или очень простой ответ, явно невозможный, или цикл лекций, и Петрович, конечно, это понимал.
– Давай поднимемся наверх, там посидим, чайку выпьем, я тебя, в общих чертах, с теорией ознакомлю. Потом выспимся, а утром позавтракаем… и ещё поговорим.
– Поздно… я, наверное, домой пойду, завтра, тогда, может…
– Нет, тебе полежать надо, как доктор говорю.
– В смысле?
– Ну, пусть и разных там наук, но всё же.
– Защитились?
– Да. В мае. Пойдём потихоньку… Ой, что-то тебя качнуло…
Пока закипал чайник, Петрович постелил мне на широком диване, в большой проходной комнате с окнами в сад. Он был сосредоточен, явно собираясь с мыслями, и я не приставал с расспросами. Почти молча, обменявшись формальными междометиями, мы выпили чаю.
– Давай, ты приляжешь, и поговорим немножко, без суеты. В общих чертах…
Я разделся, лёг, голова провалилась в ещё прохладную подушку, а Петрович, как маятник, не торопясь, прогуливался по комнате.
– Ну слушай, – начал он, – я, ещё когда с вами работал, впервые столкнулся с этими странностями… Мы тогда в Ленинск… ну, на Байконур пару раз выезжали, на самые первые пуски с вашими движками первой ступени, отрабатывали телеметрию. Ты ещё учился в то время… Такой суммарной мощности до этих пусков не было. Так вот, в общем, с телеметрией всё было в порядке, и с движками тоже, но… На обоих пусках – по трём парам параллельных каналов, относящимся к работе двигателей – были зарегистрированы одинаковые отклонения, относящиеся ко времени. С первой секунды, и до отрыва от стола… Мы зарегистрировали… Ну скажем… скачки относительно нормальной шкалы времени – сначала назад в прошлое, затем, с опережением времени, в будущее и, наконец, возвращение, в момент отрыва ракеты, к нормальному положению. Другие каналы телеметрии, не относящиеся к двигателям, работали штатно. Конечно, речь шла о долях секунды, динозавры не являлись. Я опущу вопросы техники и наши рассуждения, но, в общем, они свелись к гипотезе о материальности природы времени, иначе говоря, мы предположили, что время – это материальный объект, которым можно манипулировать, как с любой материей. В данном случае, инструментом манипуляций являлась колоссальная энергия, высвобождающаяся в момент пуска. Дальше тема заглохла – на практику пусков отклонения не влияли, а выявленный инструмент был непомерно дорогим для лабораторного использования… Как бы то ни было…
Петрович продолжал ходить по комнате, освещённой неярким антикварным торшером на точёной деревянной ножке, с оранжевым тканевым абажуром. Он то скрывался в полумраке, то возвращался, и негромко, сдержанно жестикулируя, рассказывал о своих отношениях с субстанцией времени… А я, после недолгой борьбы, провалился в спокойный сон. Змея мне, слава Богу, не приснилась. Приснились белые, как подушка, бабочки среди прекрасных цветов и зависшие в высоком синем небе стрекозы. Или это были не стрекозы, а самолёты – кукурузники. Мой дед летал на кукурузнике… Он и сейчас летит на нём – по своим делам. Только мы не видим друг друга.
Я проснулся от того, что луч солнца пробился между яблоневыми листьями, счастливо миновал оконный переплёт и упал на моё лицо. Стрекозы – кукурузники растаяли в небесной синеве, я повернулся набок и открыл глаза. На кухне что-то громыхнуло – следовало полагать, что хозяин уже готовит завтрак. Я сложил свою постель в углу дивана, потихоньку сходил в ванную, оделся и решил, наконец, присоединиться к Петровичу.
