– Ясная, ты не поверишь, прямо как в воду смотрела! Спонсор заинтересовался. Приглашает нас в ресторан, – он победно помахал сырником, – Поговорить. Завтра. В семь. В «Пушкин»! Что делать?
– Как «что»? Идти, разумеется! Я тебе сиреневую рубашку поглажу, галстук не обязательно…
– А ты?
– А что я?
– Он сказал, приходите с женой.
– Но это же необязательно?
– Раз с женой, значит формат такой. Он, значит, тоже с женой будет.
– А Мишаня? Где мы ему жену за сутки найдем? – улыбнулась Яна.
– Мишаня не пойдет.
– Почему?
– Он говорит, что в такой ресторан ему нельзя, что он, когда волнуется, начинает жрать руками, может графин водки заказать и вообще… Акимыч намекнул, что этот дядька хочет именно со мной разговаривать.
– Постой, а ты знаешь, что за пафосный ужас этот «Пушкин»? Там же надо быть… ну… во фраке или в смокинге как минимум, а дамам – в брильянтах по сто карат? И еще там будет куча вилок, которыми я пользоваться не умею, и, наверное, надо будет заплатить за ужин? А ты знаешь, что это не одна тысяча долларов? А у нас тысяч пять рублей, если вместе с мелочью. Что делать? – Яна тоже растерялась, – Может, вежливо отказаться?
– Ясная, ты понимаешь, первый раз дошло до личной встречи. Надо идти. Давай так: денег я займу у того же Акимыча, костюм у меня вполне приличный, а ты сама придумай, что одеть, чтобы по этикету подошло. Возьмем такси. Все, я побежал готовиться. Надо расписать кое-что, – и Антон, по прежнему держа сырник в руке, скрылся в кабинете. Правда, тут же вернулся и положил его назад на тарелку.
А Яна позвонила Дашке. Последний год она занималась дизайном интерьеров и изрядно обросла всяческими богемными знакомствами, в том числе галеристами, художниками, стилистами, о чем рассказывала Яне в красках и подробностях. На следующий день, взяв по отгулу на работе, они встретились в студии у модного, по словам Дашки, московского дизайнера одежды, Рината, который, характерно растягивая гласные, со входа начал ворковать с Дашкой о своем, о девичьем и, напоив дам чаем, приступил к «упаковке совершенно запущенной девицы», как он назвал Яну.
– Ринатик, зайка, ты видишь, какая у нее фактура, крутя Яну перед огромным зеркалом, нахваливала Дашка, – Ты посмотри, рост! Блондинка! Глаза какие! Щиколотки и запястья какие тонкие. Порода, Ринатик! Шик!
– Да богиню сделаем, чесслово, – всплескивал руками Ринатик, – раздевайся, Дусечка, не стесняйся, я как врач, ничего личного, – и потом они долго прикладывали к Яне платья, образцы каких-то тканей, спорили, постоянно употребляя неизвестные Яне слова. Наконец Ринатик определился со стилем. Сказал, что будет делать «фройляйн», позвонил своему другу Максику, который приехал буквально через полчаса с целым чемоданом всякой парикмахерской атрибутики.
К пяти вечера образ фройляйн начала сороковых был готов. Максик развернул ее в кресле к зеркалу и, встав, Яна искренне не узнала себя. Ринат, Максик и Дашка, умильно обнявшись, зачарованно смотрели на нее. А из зеркала на Яну смотрела высокая, очень изящная женщина в струящемся алом платье в пол, с замысловатыми платиновыми локонами в ассиметричной прическе, с подчеркнуто огромными глазами, подернутыми тенями, отчего, как это бывает в старых фильмах, взгляд становился несколько драматичным. Красная помада на губах, белый шарф сползает с плеч.
– Ох, ничего ж себе, – ахнула Яна.
– Богиня, богиня! – пропел Макс и чмокнул Ринатика в щеку, – надо сфоткать, и легко убежал за камерой.
