Коты и люди - страница 9



«Кот был для меня десять лет старшим братом, —
Вздохнула девчушка. – Недавно ушёл…»
Весь класс, как один человек онемевший,
Растроганный дивным портретом кота,
Глазел на неё, как богиню узревший,
Чьё имя на веки веков – КРАСОТА.

Золотые времена

Ему опять был сон хороший
Про золотые времена,
В которых нет бездомных кошек,
Ведь жизнь добром изменена.
Ведь каждый, кто вчера бродяжил,
Забыл былое без труда,
Став чьим-то баловнем домашним
Определённо навсегда.
Приютов больше нет кошачьих —
Они закрылись, ведь пусты.
Нет безразличья в настоящем
Из-за всеобщей доброты.
Но если где-то вдруг случайно
Кота ничейного найдут,
Его отмоют поначалу
И корма вкусного дадут.
Подлечат, коли будет хворый,
И в пять минут отыщут дом…
Никто не сгинет под забором
Своим убогим чередом.
Он пробудился, убеждённый,
Что эти времена грядут,
Невероятно окрылённый
В две тыщи нынешнем году.
Умывшись, подкрепившись малость,
Заторопился по делам.
Его захлёстывала радость —
Заветным будущим пылал!
Мечте внимая бесконечно,
Вкушая светлые лета,
Шёл, проглядев опять беспечно
Глаза голодного кота.
Глаза усталого бродяги,
Чья жизнь – трущобная беда,
Где постоянны передряги
И очень редко есть еда.
Но угостил беднягу вскоре
Дедок, что был весьма суров,
Но замечал чужое горе,
Хоть про котов не видел снов…

Ночь на вокзале в Можайске

Раз я спьяну заснул в электричке
И приехал в Можайск ненароком.
Словно к чёрту попал на кулички:
Скоро ночь, хлещет ливень жестоко.
А обратно теперь не добраться —
Только утром домой возвратиться.
Что же делать? Куда же податься?
На себя смысла нет материться.
И тогда, безнадёжно промокнув,
На вокзал я отправился местный.
О, заветные тусклые окна!
Не с чем сравнивать свет ваш чудесный…
А внутри много разного люда:
И бомжи, и старухи с мешками,
Древний дед, ждущий поезд, как чуда,
И помятая тётка с венками.
Полусонный народ не тревожа
И маленько стесняясь костюма,
Я подсел к мужику, что, скукожась,
То ли в дрёму ушёл, то ли в думы.
На вокзале теплей, чем снаружи, —
Я согрелся и приободрился.
Кто-то поздний дожёвывал ужин,
Кто, бубня, на правительство злился.
Мой сосед, затрясясь, пробудился,
Поздоровался, пристально щурясь,
И спросил: «Как ты здесь очутился?»
Отвечаю: мол, пьяная дурость.
Он поддакнул с ухмылочкой хитрой
И внезапно из сумки бездонной
Ловко вынул бутыль на три литра —
Резануло вокруг самогоном.
«Силь ву пле! Маханём понемножку?»
Я, конечно, не смог отказаться.
Получив помидор из лукошка,
Начал я с мужиком похмеляться!
Стало весело, стало прекрасно!
Зал расцвёл, зал дворцом рассверкался!
А сосед всё рассказывал страстно,
Как сто лет пред женой пресмыкался!
А потом к нам народ потянулся,
И на всех самогона хватало.
И того, кто уныло замкнулся,
Непременно бутыль оживляла.
К трём часам я надрался изрядно,
И стихи почитать захотелось,
Так, чтоб каждому было понятно,
Так, чтоб душ умягчить огрубелость!
Отошёл я, качаясь, в сторонку
И, маша непочатым стаканом,
Грустный стих свой прочёл о котёнке,
То волнуясь ручьём, то вулканом…
Говорил о зиме летней ночью,
О душе, не обретшей приюта!
Люди слушали хмуро и молча,
Словно трезвыми став за минуту.
Завершив, я увидел, что плачут
И бомжи, и старухи с мешками!
За живое задел – не иначе.
Значит, правда, что сердце не камень…
И точь-в-точь как растерянный мальчик,
Замер я на Можайском вокзале,
Уронив опустевший стаканчик,
Бессловесность прервать не дерзая!
Но, осколки собрав торопливо,
Ошарашенный, будто с приветом,
Я себя ощутил вдруг счастливым!