В этот момент откуда-то из-под кровати раздался шорох, который отвлек ее от бесплодных размышлений. Вздрогнув, София встала и на цыпочках отбежала в дальний угол комнаты. Под кроватью кто-то есть! Господи, сделай так, чтобы это была не крыса. Эти твари приводили ее в непреодолимый ужас. Она была вынуждена терпеть их, когда впервые вернулась в Лондон, поскольку грызуны весьма вольготно чувствовали себя в обиталище ее сестры Марии. Они сновали по темным, укромным уголкам убогой комнаты, их писк, особенно по ночам, раздавался даже из стен. При воспоминании об этом во рту у нее пересохло.
София напомнила себе, что она сильнее и больше любого грызуна и что в таком густонаселенном городе, как Лондон, где угодно можно увидеть крыс. Однако ее ладони вспотели, а сердце хотело вырваться из груди. Громкий шорох раздался снова. София, подхватив юбки, метнулась к маленькому позолоченному стульчику и запрыгнула на него в манере, совсем не подобающей леди. Изящный стульчик заскрипел, и на какое-то ужасное мгновение она испугалась, что он развалится и бесцеремонно отправит ее обратно на пол. В тишине комнаты вновь раздались звуки, но теперь это было не царапанье грызуна, а скорее хихиканье ребенка. Приподняв юбки, София осторожно сошла со своего постамента, подошла к кровати и подняла край покрывала. Маленькая девочка в белой шелковой полумаске, украшенной голубыми перьями, высунула голову из-под кровати, как черепашонок, выглядывающий из своего панциря.
– Почему вы запрыгнули на стул? – спросила девочка.
Взгляд Софии потеплел. Малышка явно считает ее ненормальной.
– Привет, – сказала София, игнорируя ее вопрос. Девочка, которой было лет семь или восемь, выползла из своего затемненного убежища.
– Вы не горничная. Горничные спят на четвертом этаже, и ваше платье цвета морской волны, это не уродливый серый, как у них.
– Спасибо. – София не обиделась. Она давно усвоила, что устами детей глаголет истина. Она вытерла влажные ладони о накрахмаленный фартук.
Девочка осмотрела свою собственную одежду, затем отряхнула юбку желтого платья и белые чулки, разметав небольшое облачко пыли. София, улыбнувшись, сняла большой комок пыли с длинных каштановых волос девочки и вынула сломавшееся перо из ее маски.
– Симпатичная у тебя маска. Не собираешься ли ты на бал сегодня вечером?
– Господи, нет! Я нашла эту маску, когда рылась в старых сундуках на чердаке. Я думала, что она принадлежала моей маме, но миссис Бичем говорит, что это бабушкина маска. – Это, очевидно, была дочь Уэстфилда. – Как вас зовут? – Не дождавшись ответа, девочка продолжила: – Я Селия.
– Приятно познакомиться, Селия, меня зовут София, я сиделка твоего папы.
– Я так и подумала. Предыдущей сиделкой был мужчина. Он тоже жил в этой комнате. Я бы не хотела быть сиделкой. – Селия провела маленькой ручкой по одному из перьев и закусила губу. – Я не люблю кровь, потому что, когда в моего папу выстрелили, из его ноги вытекло очень много крови.
Кто присматривает за этим ребенком? Почему ей позволили увидеть такую ужасную картину?
– Где твоя гувернантка, Селия?
– Папа ее уволил на прошлой неделе. Назвал ее глупой старой курицей.
Неудивительно, что леди Прескотт предложила такое щедрое жалованье; Уэстфилд, похоже, расстается с прислугой, как большинство людей с углем в холодном январе.
– Он ее как-то еще назвал. Я не знаю, что это означает, а когда я спросила тетю Эдит, та чуть в обморок не упала. Потом она взяла Библию и весь день молилась. Тетя Эдит говорит, что нехорошо подслушивать. Вы знаете мою тетю Эдит?
