Дороги здесь, если их можно было так назвать, были в трещинах и даже полноценных рытвинах, покрытыми пылью и налётом крошечных грибков. Здесь никто не ходил. Даже насекомые, если они существовали в этом уголке Ковчега, не оставляли следов. Из-под обломков, там, где когда-то были двери, уже проросли корявые корни. Они тянулись вверх, пробиваясь сквозь дыры в потолках, скользили по стенам, врастая в стены, обвивая остатки разрушенных конструкций, будто древние пальцы, сжимающие добычу. Местами, где-то в самых тёмных углах, можно было увидеть проёмы и люки, ведущие вниз, туда, где корни уходили глубже, прорастая из более тёплых и влажных слоёв Ковчега. Они были живыми, они дышали, они двигались, но настолько медленно, что это казалось иллюзией.
Когда-то, возможно, здесь был дом, возможно, даже целая жизнь. Теперь же остались только размытые очертания прошлого – полусгнивший стол с одним уцелевшим стулом, разбросанные, полуистлевшие остатки одежды, следы когтей или резаных повреждений на стенах, намекающие на то, что уход отсюда был не совсем добровольным. А может, просто никто не успел уйти.
Но в этот день, который здесь обозначался более ярким освещением, молчаливую тишину данного места всё же побеспокоили. Раздавшиеся через некоторое время после рассвета поблизости шаги звучали глухо, как будто воздух сам глотал их, не позволяя разнестись дальше, чем на пару шагов. Появившиеся вскоре в лёгкой дымке пять фигур двигались осторожно, ссутулившись, держа своё оружие наготове. Самодельные мечи, выточенные из рёбер старых конструкций, ржавые трубки, превратившиеся в примитивные копья, заточенные, обмотанные кожей рукояти. Их одежда – застиранные, местами прорванные комбинезоны, некогда выданные на нижних уровнях Ковчега, теперь напоминала скорее обмотки бродяг, чем защиту цивилизованных людей.
Впереди этой группы, в сером полумраке, возникали размытые очертания деревни. Она выглядела неестественно тихой, будто бы сама уже осознала свою смерть и не желала быть потревоженной. Разрушенные дома нависали над путниками чёрными силуэтами, их оконные проёмы напоминали раскрытые рты, застывшие в немом крике.
– Думаешь, здесь кто-то есть? – Еле слышно прошептал один из них, держа копьё так, что побелели костяшки пальцев.
– Если и есть, то нам может очень сильно не понравится, кто именно. – Глухо донеслось в ответ. Они не торопились входить в деревню. Слишком многое изменилось на верхних ярусах Ковчега за последние годы. Там, где раньше был просто запустение, теперь бродили те, кто не знал иного дома, кроме руин. Их называли дикарями, хотя, возможно, сами они считали себя единственными выжившими. Дикие, разукрашенные сажей, кровью и грязью, с уродливыми костяными ножами и глазами, сияющими в темноте, они нападали быстро, безжалостно, с яростью, словно защищали родные гнёзда.
Но были и другие опасности. В воздухе пахло металлом и чем-то сладковатым, знакомым и тревожным. Радиация. С тех пор, как несколько старых кораблей вмерзли в оболочку Ковчега, их реакторы начали выходить из строя. Оттуда и стала просачиваться смерть в окружающие слои. Это не была внешняя радиация – звёздный холод не мог пробить многослойную броню Ковчега, но реакторы кораблей, некогда гордые двигатели великих цивилизаций, стали медленно истекать ядом, пропитывая воздух, разрушая тела. От этого некоторые разумные мутировали. Некоторые просто исчезли. А другие возвращались, но уже не теми, кем были раньше. И теперь самые различные твари, склизкие, пятнистые, двигались в тенях, как растаявший воск, как сон, который не успел превратиться в реальность. У них не было глаз, или их было слишком много. Они ползли по стенам, шуршали в темноте, и от одного их взгляда начинало зудеть под кожей.
