Фелка чувствовала: пройти по коридору нельзя. Можно лишь стоять у его начала и слушать доносящиеся голоса.
А голоса были.
Как и образ коридора, их вылепляло сознание, пытавшееся разобраться в воспринимаемом. Не удавалось понять, из какого будущего они приплыли, как оно выглядело. Как вообще может будущее сообщаться с прошлым, не производя тем самым парадокса?
В попытках найти ответ Фелка натолкнулась на почти забытые, двухсотлетней давности работы физика Дэвида Дойча. Тот предполагал, что время – не постоянно меняющаяся величина (откуда происходит известная аналогия с рекой), но серия сложенных вместе статических картин, так что «поток» времени – не более чем субъективная иллюзия. В нарисованной Дойчем картине мира путешествия в прошлое были вполне возможными и не вызывали парадоксов. Просто «будущее» одной вселенной могло сообщаться лишь с «прошлым» другой. Откуда бы ни звучали голоса и ни приходили послания, они были не из будущего самой Галианы. Вероятно, из очень близкого к нему, но все-таки иного, недоступного.
Но вопрос о характере этого будущего представлялся совершенно несущественным по сравнению с тем, что поведали голоса.
Фелка так и не узнала, что за послание получила Галиана, но представить могла. Наверняка схожее с полученным самой Фелкой, когда она участвовала в экспериментах.
Голоса объясняли, как делать приборы, описывали новые технологии – не в подробностях, но в общих чертах. Они не учили, а скорее подталкивали в нужном направлении. Либо предупреждали, запрещали. Попадая к участникам эксперимента, сообщения превращались в едва различимые отзвуки – как при чудовищно запутанной игре в «испорченный телефон», перемешанные с множеством непостижимых фраз и образов. Было похоже на то, что канал связи с будущим малоемкий, спектрально-узкий, – и каждое послание отнимало от возможности передать что-либо еще. Но встревожило и напугало Фелку не содержание этих посланий, а встававший за ними призрак.
Она догадалась об источнике. О разуме, пославшем их.
– Мы коснулись чего-то, – сказала она Ремонтуару. – Вернее, оно коснулось нас. Проникло сквозь коридор и ощутило наши разумы – в то самое время, пока мы слушали голоса.
– И это было зло?
– Да. Самое подходящее слово для описания – «зло». Мимолетная встреча, мгновенное считывание мыслей этой сущности убило либо свело с ума большинство подопытных.
Фелка посмотрела на свое отражение в стеклянной стене:
– Но я выжила.
– Повезло.
– Не совсем. Я познала чужой разум, и потому шок получился не столь сильным. И, кажется, чужой разум познал меня. Ушел из моего рассудка, едва проникнув туда, сосредоточился на остальных.
– И что это было? Вам удалось понять?
– Удалось – на мою беду. С тех пор я живу с этим знанием, и мне тошно.
– Так что же? – не отставал Ремонтуар.
– Галиана. Ее разум.
– Из будущего?
– Не из нашего будущего. Быть может, оно отличается лишь в мелочах, но оно не наше.
– Но Галиана мертва, сомнений нет, – неловко улыбнулся Ремонтуар. – Как же ее разум мог разговаривать из будущего? Неужели жизнь и смерть – лишь мелкие различия?
– Не знаю. И мне очень интересно, как разум Галианы напитался этим злом.
– Потому вы и покинули «Пролог»?
– На моем месте вы бы сделали то же самое. – Фелка с досадой отметила, что мышь свернула не туда, куда хотелось бы. – Вы сердитесь на меня? Вам кажется, будто я предала Галиану.
– Вне зависимости от рассказанного вами – да, – тихо подтвердил он.
