Кисейский и Матрена остались одни вновь. Но они больше не смеялись. Они просто были рады, что это закончилось. Изнеженный пиететом и уважением к своей персоне, которые достались ему вместе с должностью, рангом и многолетним опытом, экспедитор хотел возмутиться.
«Что себе позволяет этот старый хрыч?! – кричал Михаил про себя. – Кто дал ему право так сильно давить на нее?!»
Но горькая логика не позволяла этим совершенно правильным словам так просто вырваться из его уст. Ведь Кисейский понимал: Ираклий имел полное право быть настолько мерзким по отношению к безвольной крестьянке, насколько ему хотелось. Таковы были правила, по крайней мере, здесь и сейчас; в этом ужасном месте, в это бесчеловечное время.
Через свое плечо экспедитор обратил внимание на Матрену. Она, буквально, потухла, в ее стеклянных глазах читалось бессилие, грусть и вина. Но, несмотря ни на что, она стояла прямо и гордо. Возможно, сердце крестьянки было порвано в клочья как корабельное ветрило, не сумевшее пересилить чудовищный шторм. Но ее тело, разум и душа все еще держали уверенную и хладнокровную марку, подобно тому смелому судну, лишенному парусов.
Как бы удивительно это ни было, душа холодного и отстраненного следователя была той, что выла от несправедливости в тайне. Но трудности не могли сломать его просто так. Трудности делали его сильнее, учили находить решение и надежду в самых непростых ситуациях.
– Не беспокойся, Матрена, – уверенно произнес Михаил, развернувшись к крестьянке, которая все это время пряталась за его спиной, – каждое слово, что я сказал – правда.
Протеже молчала и лишь удивленно повела бровью.
– Ты смогла доказать свою полезность, уверенность, а самое главное, решимость, – продолжил Кисейский. – И, несмотря на то, что тебе придется научиться еще очень многому, я не боюсь объявить тебя первым помощником следователя в деле об Одноглазом Лихе.
Потухший и обреченный взгляд девушки налился восторгом, она приоткрыла рот от волнения!
– Это – огромная честь, Михаил Святославович, – радостно, но кротко ответила протеже, – и я не могу дождаться, когда мне выдастся повод оправдать ваши надежды в действии!
Кисейский гордо улыбнулся. В тот момент он в очередной раз убедился в правильности своего решения. Михаил поднял голову. Его брови азартно подпрыгнули, когда тот заметил десятки брешей, открывшихся в сплошном покрывале облаков, и обнажавших прекрасное ночное небо. Матрена тоже заметила это, устремив отрадный взгляд в игристый фиолетовый космос.
Создавалось впечатление, будто невидимые нити знаний, вариантов и догадок, тянущиеся из двух самых светлых умов Лазурного Марева, открыли небесные клапаны, чтобы пробраться в темное проведение и свиться в единый и самый важный ответ. Ответ, который спасет десятки жизней и освободит деревню от террора.
Ответ, который сможет остановить дьявола.
Необъятная опочивальня Захара Романовича Ячменника занимала верхний этаж земской избы целиком. Несмотря на то, что солнечный свет проникал в окна наиболее высокого и роскошного здания Марева самым первым, его главный резидент, пожалуй, просыпался позднее всех жителей деревни.
Каждое утро земского старосты начиналось с неотъемлемой получасовой сессии тяжких раздумий о судьбах народа. Утопая в мягкой перине и смотря в дорогой скатный потолок из мореного дуба, Захар Ячменник думал о том, какие дела муниципальной важности запланировал на сегодня. И что самое главное, какие уже успел сделать вчера, месяц или несколько лет назад. Староста Лазурного Марева больше всего на свете любил заглядывать в прошлое и упиваться своими не самыми значительными заслугами, не просыхая. Это сильно отличало его от столичного гостя-Михаила Кисейского, который усердно пытался отдалить себя от опыта и воспоминаний, сделавших его сильным, но бесчувственным с течением многих лет.
