Козерог и Шурочка - страница 32



– А вот и нет, – не согласился парень, глядя смеющимися глазами в её лукавые глаза, в которых уже зарождалось новое доселе неизвестное чувство. – Живи ты хоть на краю света, вся равно бы я к тебе каждый день приходил.

Прозвенел звонок. Парень неохотно поднялся, сунул руки в карманы и, насвистывая весёленький мотивчик, пошёл по коридору, потом оглянулся и, не стесняясь, крикнул:

– Ты теперь моя девушка! Запомни!

И ведь правда не обманул: с того дня навещал Любу в её дремучем лесном урочище каждый день, честно выполняя данное однажды обещание. Скоро чувства накрыли влюблённых настолько, что даже недолгое расставание до следующего дня было мучительно и больно.

– Я умру, когда ты уйдёшь в армию, – говорила она со слезами. – У меня сердце разорвётся от разлуки.

– Я приду в отпуск, – успокаивал он.

– Всё равно я умру.

– Не говори так, – просил он, – мне страшно.

Люба утыкалась заплаканным лицом ему в грудь и затихала, время от времени всхлипывая и сотрясаясь худеньким телом.

Закончились тёплые деньки, наступила затяжная дождливая осень. Холодный ветер рябил многочисленные лужи, яркие жёлтые листьями плавали в них, как крошечные парусные кораблики. А потом нагрянула зима с её суровыми морозами, сугробами и бездорожьем.

– Любаша, – как-то в середине января сказал огорчённый Саша, – в выходной мы с отцом уезжаем в лес ещё заготовить дров. Вернёмся поздно, поэтому не жди. Увидимся в школе. Прости, пожалуйста.

– Ну что ты, миленький, – улыбнулась Люба. – Я же всё понимаю.

Долгий воскресный день растянулся, как глухая дорога в безлюдной степи.

Управившись с матерью по хозяйству, Люба бесцельно послонялась по дому, посидела у телевизора, повздыхала над фильмом про настоящую любовь. Из бани вернулся отец, принял стаканчик водки и завалился пораньше спать, чтобы с утра отправиться на дальнюю заимку, где были устроены солонцы и подкормка для лосей. Там в последнее время стали пошаливать пришлые неизвестно откуда волки. Люба вышла на улицу.

В небе висела серебряная луна в радужном ореоле. Холодный пронзительный свет красил всё вокруг нежным аквамарином: и заснеженные дворы, и леса и сугробы. Далёкие яркие звёзды, густо рассыпанные по небосводу, загадочно перемигивались, глядя на скучающую в одиночестве девушку. Морозный чистый воздух звенел, словно хрустальный.

– Сама поеду к своему Сашеньке, – неожиданно решила Люба и тихонько засмеялась, прикрыв заиндевевший рот варежкой. – Будет ему нечаянная радость.

Прислушиваясь к хрупкой деревенской тишине, она прокралась в конюшню, осторожно вывела Молчуна. На улице умело запрягла его в лёгкие санки, которые отец всегда использовал при объезде лесных угодий. Потом, таясь, вошла в дом, но мать, готовившаяся ко сну, услышала, окликнула:

– Доченька, долго не гуляй. Завтра в школу.

– Я помню, мам, – отозвалась Люба и впервые за свою жизнь соврала: – Мы с девчонками немного посидим, и сразу домой. Спи, не переживай.

Быстро прошла на кухню, оглянулась, торопливо сняла со стены отцовское охотничье ружьё, патронташ и тотчас выскользнула за дверь.

По накатанной лесной дороге застоявшийся мерин побежал ходкой трусцой. Следом, дружелюбно повиливая хвостом, увязалась чёрная собачка – Цыганок, привыкшая всюду следовать за Молчуном.

«Всё веселее будет», – подумала Люба и не стала прогонять, что собственно было и безнадёжно – так они сдружились.

Вокруг величественно стояли закутанные в пушистые меха сосны. Белое безмолвие овладело обширным лесным краем. Только слышно как по снегу шуршат полозья, ёкает у мерина селезёнка да где-то в ночном лесу трещат от мороза деревья.