– Ты не подумай чего, – сказал он и скупо улыбнулся на её быстрый удивлённый взгляд из-под ресниц, – мы живём с матерью вдвоём. В доме у нас тебя никто не обидит. Пацанов надо поднимать, а из тебя какой работник со сломанной рукой. А у меня кое-какие деньги имеются, я ведь не курю и почти не выпиваю. Так по праздникам иногда. Мать тоже не против, будет на старости лет с мальчишками возиться. А там, если встретишь мужика достойного, переедешь к нему, я что ж не понимаю, ты ещё молодая, у тебя вся жизнь впереди.
Мадина не сразу, но согласилась, понимая своим женским скудным умом, что одной ей действительно не справиться, не вытянуть подрастающих детей. Хотя было видно, что решение ей далось непросто.
Вечером Белоус её перевёз из крошечной комнатёнки общежития, где она два года ютилась со своими мальчишками. На работе Мадина всё время ходила в облезлой мешковатой спецовке, а тут он впервые увидел её в платье с национальным орнаментом, в тюбетейке, из-под которой на грудь спадали две чёрные косички, и у него сладостно заныло сердце.
Мать обрадовалась новым жильцам до того, что даже уступила им свою кровать, а сама перебралась на кухню, где стоял старенький, но исправный диван. На нём она обычно на скорую руку отдыхала после работы в огороде, когда уж совсем старушку припирало давно уж пошалившее давление.
Белоус, который до этого относился к жизни не то чтобы наплевательски, но довольно хладнокровно, вдруг почувствовал ответственность за большое семейство, и на радостях приобрёл у знакомого из соседней деревни видавший виды подержанный «Москвич-412»: ездить в выходные в город, с пацанами на рыбалку, в лес по грибы. Да и мать неожиданно воспрянула духом, словно скинула десяток лет, – ребятишки хоть и чужие, но уважительные и такие занятные, что возиться с ними одно удовольствие. А уж про саму таджичку и говорить нечего, она хоть и «басурманка», как распускали слухи ненавистные соседи, оказалась дюже хозяйственной, рукодельной, только и делает, что по дому хлопочет с раннего утра и до позднего вечера, как сказочная Золушка.
Как-то в декабре, когда они вместе прожили уже два месяца, Мадина, уложив детей спать, пришла к нему. Он хорошо запомнил ту светлую лунную ночь, когда жиличка, затаив дыхание, тихо кралась к его кровати, старясь ступать босыми ногами бесшумно, чтобы случайным скрипом полов не разбудить мать.
– Подвинься, – шёпотом попросила она и осторожно легла в его тёплую постель. – Всё равно люди говорят, что мы с тобой спим, пускай уж это будет настоящей правдой.
Белоус не смог ей отказать, потому что уже успел забыть это ни с чем несравнимое чувство, когда рядом лежит любимая женщина и от её явственно доносится пряный чуть сладковатый запах распаренного тела и волос. Почувствовав у себя на груди её горячую руку, Белоус, опережая дальнейшее развитие событий, поспешно признался, ей о своей несостоятельности, как будто ухнул с крутого обрыва головой в омут.
Рука Мадины дрогнула, она приподнялась на локте, заглядывая в его лицо, и недолго помолчав, всё тем же прерывающимся шёпотом сказала:
– От добра, добра не ищут. Поживём, увидим.
В середине апреля, когда солнце стало пригревать по-настоящему, и сосульки разом заплакали звонкой капелью, а по дороге побежали весёлые ручьи, ему уже кое в чём призналась сама Мадина.
– Олеженька, – стеснительно сказала она, и осторожно положила его шершавую трудовую ладонь на свой живот, пока ещё ничем особо не приметный под её национальным платьем, – я беременна от тебя.
