Прошёл день. Наступил вечер.
– Хочу смотреть телевизор! – заявила Настенька, нарушив сопливое молчание.
– Ох, беда! – всплеснула руками бабка. – Нету, милая, у нас этого телевизора. Был один, да поломался давно, антенна с крыши упала прошлой весною, буря была…
Старуха ещё многое хотела рассказать внучке про то, каким он был, тот телевизор, как в дом попал по случаю окончания посевной. Как отличился её Никифор с бригадой, – сам председатель принёс в дом дорогой телевизионный подарок!
О том, как собирались по вечерам братья да кумовья в их пяти стенах, толклись, курили и смотрели по очереди в экран. В тот год Гагарин полетел в открытый космос, а когда вернулся, шёл по красной дорожке. Сам Хрущёв встретил его и обнял, как сына. И стояли они на мавзолее и плакали от счастья, а может, это всем только показалось, уж очень в избе накурено было.
– Хочу смотреть телевизор! – повторила медным голоском Настенька.
– Никифор, своди Настюшу к Ельниковым, пусть поглядит там свой телевизор, а я им молочко передам, – затарахтела Лукерья.
Дед знал, что спорить с бабкой не было никакого человеческого смысла. Хоть бы раз она отступилась – и-и, куды там! Никифор нежно любил свою Лукерью и во всём шёл ей навстречу, хотя частенько не считал её правой, а своё соглашательство – правильным.
На дворе уже стемнело. Дед взял фонарик и повёл внучку к Ельниковым короткой дорогой через огороды.
– Ой, – вдруг вскрикнула Настенька, – жжёт!
Старик обернулся и увидел, что девочка, засмотревшись на первые звёзды, сбилась с тропинки и зашла в заросли крапивы. Хотела, было, рукой их раздвинуть, но обожглась и вскрикнула.
– Деда, больно! – Настя потёрла ноготочками место «укуса» и вопросительно поглядела на Никифора.
– Ты, Настенька, не три, оно само пройдёт, иди за мной следком, тут недалече.
Дед пошёл чуть медленнее, то и дело оборачиваясь на идущую вослед внучку. «Да, – подумал он, – где беда постучится, там любовь откликается».
– Тебе не холодно? – спросил, останавливаясь передохнуть у соседской оградки.
– А скоро ещё?
– Пришли, Настенька, уже пришли.
Дед поднялся по ступенькам крыльца и постучал для приличия в дверь. Никто не ответил.
– Пойдём, Настенька, что звать-то.
Они вошли в сени и, пробираясь в полутьме среди кадок и мешков с молотой пшеницей, приоткрыли дверь в большую ароматную горницу. Над печкой сушились первые грибы. Лёшка, внучок тётки Авдотьи, развешивал под притолокой на верёвке карасиков, которых наловил нынче на пруду. В углу на тумбочке, покрытой расписной скатёркой, торжественно стоял большой чёрный телевизор.
– Авдотья, принимай гостью! – весело хохотнул Никифор и рукой бережно подал вперёд внучку, смущённую встречей с незнакомыми людьми.
– Тебя как зовут? – спросил Лёша, оглядывая девочку.
– Н-настя.
– Это ты из города приехала? Во здорово! Пойдёшь завтра на рыбалку?
– Ага, – Настя первый раз после приезда улыбнулась и посмотрела на деда, как бы спрашивая: «Это хороший мальчик?»
– Вот и славно! – улыбнулся Никифор в ответ. – Ну, смотрите тут свой телевизор, а я пойду. Авдотья, пусть Лёшка потом проводит Настеньку. Да, вот табе молоко от Лукьерьи, велела кланяться.
Дед вышел из сеней в огород и побрёл до дома. Звёзд набежало в небе – тьма! «Всё будет хорошо, – думалось по дороге Никифору, – притрётся, прилюбится…»
Лёша чинно проводил Настеньку до калитки и взял с неё слово, что она ни за что не проспит утро, а он будет ждать её на этом самом месте ровно в пять. «Клёв – штука ранняя!» – сважничал на прощанье Лёшка и побежал домой.
