Входящий звонок. Лада отвечает: «Да, мам, да отстань ты, я все помню! Нет. Потом перезвоню».
Закрывает глаза. Но ей почему-то вспоминается не вылизанный Бристоль, а глаза мамы, пихающей Ладке в сумку какие-то старые платья и носки. Потом мама прижимает руки к груди и эхом в пустой квартире просит: «Не забывай меня».
Было очень много шагов в этой комнате. Слишком много шагов. На кухне плакала бабушка. Женщина из «Скорой помощи» все смотрела на меня, на маму и повторяла: «Их надо убивать, этих врачей сраных из этого сраного фонда! Кармическая медицина, блин! Физическое здоровье, блин!» Трое высоких мужчин в белых халатах сидели напротив меня и ждали ответа.
Я с каким-то тухлым запахом во рту начинаю говорить:
– Она очень болеет… Мы вызвали «Скорую», потому что она уже плакать не может, только держится за живот и изгибается на кровати. И уже три недели ничего не ест. И умирает медленно.
– Так увезите ее в больницу! Маленькая вы, что ли?
– Она двери закрывает, она не поедет, не силой же нам ее с бабушкой везти. Не управимся…
Один из врачей берет с фортепиано фотографию с танцующим силуэтом молодой мамы.
– Это она? – недоверчиво спрашивает он, глядя на нас.
– Да.
– Не похожа… Так-так… что же дальше?
Мама срывается вдруг с дивана, начинает хватать врачей за одежду и тащить в направлении выхода. «Это все ошибка, правда, доченька? Ты же не вызывала этих страшных людей? Все в порядке!» Она вдруг начинает смеяться. «Доченька, сделай же что-нибудь! Это ошибка! Вы не к нам!»
– Сядьте, женщина! – вдруг рявкнул старший из них. Я сглатываю. Мама испуганно садится со мной и прижимается всем телом к моим ногам, начинает их целовать. Я поднимаю ее, притягиваю к себе и глажу по волосам.
– Она работала на секретном заводе, создавала ядерные всякие бомбы…
Мама начинает нервно смеяться и целовать мне плечо.
– Она «невыездная» из России. Она мечтала уехать. Меня вот отправила… Потом – последние 20 лет сидела с нами, с детьми, водила по кружкам, в музыкальные и английские школы. Она вообще хотела с дельфинами работать! Биологом! А потом пошла за отцом в физику…
– Это относится к делу?
– Нет, наверное…
«Что же мы наделали!» – раздается истеричный бабушкин шепот с кухни. Все оборачиваются туда. А мама поднимает огромные свои глаза на меня: «Доченька, Ладушка моя милая… Прости меня за все, что я в жизни сделала. Они все равно меня убьют…»
– Кто убьет?! – вдруг проявляет заинтересованность старший врач.
– Я не поняла, то ли врач ее этот, который на расстоянии ею манипулирует, то ли с заводов тех… Их же хорошо там запугивали и обрабатывали… А потом – мы с сестрой разъехались, с отцом она развелась из-за этого врача… писать мне перестала… и осталась совсем одна.
Я все шла и шла по длинному полю от дома, стараясь найти вытоптанную в снеге тропу. На этом поле всегда по утрам сидели вороны и разрывали клювами тонкие лоскутки еды ближайшей помойки. Я оглянулась назад. Светящееся мамино окно с тряпичными бабушкиными шторами еще виднелось среди чужих нашего холодного панельного дома.
Я наклонилась к одной, своей любимой хромой вороне, вытащила из кармана завернутый завтрак и положила на снег. «Мама сегодня сделала», – пояснила я и пошла дальше в школу.
Мама была совсем маленькая. Завернутая в джинсовку, она неестественно двигалась в ночной темноте к машине, поддерживаемая с двух сторон медбратьями. Дернулась, попыталась бежать, ее сбили с ног, закрутили руки за спиной и потащили дальше. Она умудрилась изогнуться, посмотреть на наше окно, где стояла теперь я и соскребала со стекла сантиметровый слой льда.
