Крадущие совесть - страница 15

Мать сбилась с ног. Как быть? Забрать домой дочку? Стыдно. Возвышала, мол, возвеличивала Василиса свое чадо, а оно вон как обернулось.

Какой-то знакомый Василисы пристроил Эльвиру в Липецке техническим секретарем. А вскоре вышла замуж. И через некоторое время привезла родителям внука на воспитание, а сама обратно уехала. Как там жила Эльвира с мужем, отец представлял слабо. Навестившая молодых мамаша хвалила зятя, говорила, что надо бы молодым пособить деньгами: «Пусть встанут на ноги, да на частной квартире живут». Отец не перечил. Полетели в город посылки и переводы.

А на лето приехала дочь к матери и отцу. Одна. И узнал Ефим горькую правду, что дочь его нигде не работала, а с мужем жила без оформления брака. Поссорилась, и возвращаться к нему не будет.

Однажды шел Ефим поздно вечером с работы. Устал, как говорится, ноги бы до дому донести. С утра копался в огороде, потом ездил в лес. Во всех окнах дома ярко горел свет, а в большой комнате был празднично накрыт стол. За ним сидели улыбающиеся Василиса и Эльвира, а рядом с ними какой-то «импортного» вида мужчина – в темных очках и спортивном свитере. Погруженный в нелегкие думы, Ефим открыл дверь в сени и загромыхал кирзовыми сапогами по дощатому полу. Едва взялся за ручку, дверь распахнулась и на пороге появилась Василиса. Заговорила жарко, торопливо, угрожающе: «Куда прешь в таком виде, гость у нас – не видишь. Иди в баню!» Наутро выяснилось, гостем был курортный жених Эльвиры.

В другой раз, придя с работы, Ефим застал только следы нового «зятя»: горы грязной посуды, пустые бутылки из-под дорогого марочного вина. «Стыдятся отца родного, вертихвостки, не показывают горожанину. А знают ли, кого привечают? Такого же захребетника, как и сами. Семью бросил с двумя ребятишками. Теперь, ишь, разъезжает по курортам да и по деревням». Ефим накалялся все больше и больше. Как человек, не умеющий высказать, выхлестать горечь свою в словах, он бурлил внутренне. Боль и горе душили его, требовали выхода. И он «поднялся…

– Ну и что же ты предлагаешь? – спросил Головин Лесикова, выслушав рассказ о борисовской беде.

– Я так полагаю, Егорыч, что тут не только мне следует выводы выводить. А и тебе, и парткому, всей общественности нашей… Скажи, ты никогда не задумывался, почему происходит такое: одни, как Ефим, не могут себе жизни представить без труда, а другие около них прохлаждаются?

Головин насупился.

– Наверное, весь секрет, Иваныч, в привычке к труду, которая особенно велика у людей нашего с тобой поколения.

– Но ведь привычка-то не с неба свалилась, а приобреталась. Вспомни, как ты в военные годы в поле начинал работать? Не было скидки на молодость. Время, говорят, теперь не то. Какое время ни будь, плодить захребетников не дело, брат. Не научим детей своих работать, они уважать нас перестанут. Вот он – пример, семья Борисовых. – Лесиков помолчал, вздохнул: – Да что там Эльвира! Иные тоже не больно-то стараются, как бы не перетрудиться. А отсюда и до иждивенчества недалеко. Так и забыть можно, что человек у нас не только право на труд имеет, но еще обязан работать добросовестно.

– Прав ты, конечно, – согласился Головин, – но мы отвлеклись от Борисовых. Как с ними быть?

– А как быть? Суд товарищеский собирать нужно. И все, о чем мы сейчас говорили, надо довести до людей, до их сознания и совести. Полезный разговор может получиться, а?