Крадущие совесть - страница 41

– Затвердили все: родные, родные! Какие мы ей родные, кроме Витьки. Наша родная мать умерла, а отец женился вторично.

Это была… правда. Действительно Вера Андреевна выходила замуж за вдовца, на руках которого осталось четверо ребятишек. Младшей, Надюшке, было тогда полгода. Это ее, крохотную и беспомощную увидела она сразу же, когда зашла к соседу после смерти его жены, чтобы посочувствовать горю. Увидела и заплакала от жалости…

Обидно и горько сознавать ей, что оказалась она обманутой мужем, но еще больнее чувствовать, что выросли черствыми и дети. Где-то умом она понимает: потому и выросли они эгоистами, что перед взором их был пример не только доброты и отзывчивости, но и холодной, жестокой расчетливости отца. А материнское сердце не приемлет жестокости.

Вот сидит она, сгорбленная, в старенькой вязаной кофте, вытирая белым платочком слезящиеся глаза:

– На алименты на них подать? Что вы, что вы! Разве можно позорить. Родные же они мне…

Широкая деревенская улица ему кажется узкой. Он идет по ней, робко прижимаясь к домам, ежась, как от холода. Анюта, маленькая голубоглазая девочка, приоткрыв дверцу крыльца, выжидательно смотрит на него. Ведь это ее отец. Она все еще надеется, что папка сейчас шагнет к дому, подымет ее на сильные руки, прижмет к своей груди, спросит ласково: «Ну, как дела в школе, ласточка моя?» – «Хорошо», – ответит она. И тоненькими ручонками обовьет батькину шею, прильнет к его загорелой колючей щеке. Но он торопливо проходит мимо, сворачивает в переулок и быстро идет к другому дому, где тоже есть маленькая девочка, но вряд ли она ждет этого человека так, как ждет его Анюта.

Когда в семье случается разлад, сильнее всего от него страдают дети. И нет ничего более мучительного, чем видеть детскую боль. Наверное, это понимает и Яков Гиб. Потому-то и избегает он встреч со своими детьми, в глазах которых застыло само несчастье.

Вчера, когда ребятишки были в школе, а Раиса (он знал это) ушла на ферму, перебежал осторожно деревенскую улицу и шмыгнул в калитку своего дома.

Открыв дверь, остановился у порога.

– Яша, это ты? – раздался слабый женский голос. – Вернулся, наконец…

Постарела, сдала мать со дня его ухода отсюда. Морщины еще глубже въелись в ее неподвижное, разбитое параличом лицо. Сказать ли ей, что он пришел не совсем, а только на минутку? Промолчал, не решился.

В глубине души он уже раскаивался, что зашел к матери. Ведь она, наверняка, на стороне Раисы, которая, как и раньше, при нем, безропотно ухаживает за больной свекровью. Но нужно было как-то оправдать свое поведение в глазах соседей. Ушел от семьи, бросил родную мать. Где бы ни появлялся он сейчас – всюду смотрели на него сурово и непримиримо глаза односельчан.

Он стоял у кровати старушки и глухо говорил: «Я скучал по тебе, мама». Мать в ответ только плакала. Ведь Яшенька, старшенький, был у нее любимый. Сколько лиха она хлебнула, а вырастила его. Вдова, на руках которой было пятеро ребятишек, тянула их из последних сил. – Всех подняла, – говорила она мне потом. – Все людьми выросли, у всех семьи крепкие, только этот непутевым оказался…

Белые губы старушки сомкнулись, лицо выражало отчаяние. Легко ли матери сказать такое о сыне?

– А он к себе, в другую семью не звал вас? – спросил я. – Приглашал. «Пойдем, – говорит, – мам, к нам жить». Да только вижу я: сказал он это и – испугался. А вдруг я и впрямь соглашусь. Что тогда? Ведь его подруга новая ухаживать за мной не станет. На что ей старуха, если она и Якова-то, посмеиваясь, папашей называет. Как-никак на пятнадцать лет он старше ее».