Психоаналитик задумчиво погладил бороду.
– Но вы же понимаете, что у этой версии мало шансов оказаться правдой. Даже если предположить, что в институте проводились некие испытания и случилась авария, например, это не могло повлиять на жизнь одного человека. Ещё можно допустить, что всю вашу Голландию накрыло бы неким куполом, так что никто не мог бы туда проникнуть – и то фантастика! Но чтобы один человек? Это как-то за гранью, нет?
– Всё это я понимал. Но ведь и испытания бывают разные. Чёрт его знает, чем они занимаются там под прикрытием! Почему я не помню себя до десяти лет? Ни единого воспоминания! А ведь это осознанная жизнь, несколько классов школы!
– Мне кажется, Кирилл, как бы это сказать мягче, что эту проблему всё-таки стоит рассматривать в отрыве от деятельности института.
Кирилл замялся.
– Наверное, то есть, конечно, но я всё же пытался разобраться. Понимаете, у меня не было выбора, всё это происходило со мной, не с кем-то! Я писал в институт, звонил, отправлял запросы, но никакая связь с Голландией не работала. Думаю, что до них даже мои электронные письма не доходили.
– Странно. Интернет ведь не зависит от фактических границ.
– Понимаете, в этой истории нет ничего, что бы не было странно. Я пробивался через министерства – меня, разумеется, отбривали, через какие-то связи в журналистской среде, ведь сам институт был от меня отрезан. Но ничего не получилось, ничего.
– Разумеется. Вряд ли подобная организация станет отчитываться о секретной деятельности перед каждым любопытствующим.
– Я не любопытствующий. Я сообщал прямым текстом, что происходит со мной, и был готов, чтобы меня забрали, изучали, не знаю там, ставили эксперименты, – только бы выяснить правду.
– В таком случае их нежелание общаться тоже можно считать в известном смысле оправданным, – покачал головой доктор. – И что вы делали потом?
– Оставил эти попытки, – разочарованно сказал Кирилл. – Нужно было жить дальше, и мне не хотелось делать это в съёмной квартире на Дыбенко. Я позвонил Светлане, севастопольскому риелтору, и не особо рассчитывал на понимание. Но думал, что она может как-нибудь перепродать квартиру, дистанционно, без моего участия. Или хотя бы сдавать её, чтобы я мог жить в другом месте. Но то, что она сказала, просто убило меня.
– Что она вас не знает? – предположил Семён Иванович.
– В том-то и дело, что нет. Она меня узнала, но как только я договорил, принялась ругаться: мол, вы меня разыгрываете, держите за идиотку, – и вообще не звоните мне. Я долго не мог понять, что происходит, а потом она сказала: Кирилл, в этой квартире уже живут. Кто? Я не мог поверить. Кто ещё живёт в моей квартире? И она сказала: вы. Так просто! Вы же и живёте. Я не понимал, что с этим делать. Это был удар, к которому я не был готов. Которого просто не мог предположить.
– К такому сложно подготовиться.
– Именно. Именно! Вы понимаете. А она не поняла. И был ещё странный момент: я набирал её несколько раз и не мог дозвониться, а потом она вдруг перезвонила. И сказала, что находится в Голландии. Но ведь у меня не было связи с Голландией! Я просил, умолял дать поговорить с собой, но она сказала, что я сумасшедший, и бросила трубку. Она больше не стала со мной говорить, сколько бы я ни звонил. Хотя она вроде жила не в Голландии, а дозвониться в Севастополь я мог. И я решил тогда – чем чёрт не шутит, поеду снова – вдруг получится, и я прорвусь в Голландию, справлюсь со сном и тогда выясню всю правду.
