В дверях появилось испуганное лицо секретаря.
– Пошел вон! – гаркнул старик, и лицо секретаря пропало.
– Она ревнивая? – поспешил спросить я, воспользовавшись тем, что он на мгновение затих. – Кстати, вы напрасно так громко кричите, я, конечно, глуховат, но последнее время принимаю сухие дрожжи и стал слышать значительно лучше.
Старик согнул под одеялом ноги в коленях, положил на них сжатые в кулак руки и выставил на меня свою квадратную челюсть.
– Я стар и болен, – с расстановкой произнес он, – но меня очень подмывает встать и выставить вас отсюда коленом под зад.
Я пропустил его слова мимо ушей и повторил:
– Она ревнивая?
– Ревнивая, – сказал он уже спокойнее. – А также властная, избалованная, недоверчивая, жадная, мелочная, бессовестная, вероломная, себялюбивая, короче – дрянь, ничтожная дрянь.
– А основания для ревности у нее были?
– Хочется верить, что были, – съязвил он. – Я бы очень расстроился, если бы узнал, что мой сын ей ни разу не изменил. Хотя, очень может быть, так оно и было. С него станется.
– И все же вы не можете назвать мне причину, из-за которой она могла убить его?
– Не могу назвать причину?! – Он опять завопил: – Я же вам говорю…
– Все, что вы говорите, несерьезно.
Старик откинул одеяло и стал вылезать из постели. Затем передумал, поднял покрасневшее от бешенства лицо и заорал:
– Стэнли!
Дверь приоткрылась, и в щелку заглянул секретарь.
– Выставь-ка отсюда этого ублюдка, – распорядился старик, замахнувшись на меня кулаком.
Секретарь повернулся ко мне.
– Один ты, боюсь, не справишься, – сказал я, покачав головой.
Секретарь нахмурился. Мы были примерно одного возраста. Он был долговязый, на целую голову выше меня, зато фунтов на пятьдесят легче. А мои сто девяносто фунтов состояли не из одного жира. Секретарь занервничал, виновато улыбнулся и ретировался.
– Между прочим, – сказал я старику, – сегодня утром я решил побеседовать с женой вашего сына, но, подходя к ее дому, увидел, как туда входит Макс Тейлер, и счел за лучшее с визитом повременить.
Элихью Уилсон опять сунул ноги под одеяло, тщательно подоткнул его со всех сторон, откинулся на подушку, уставился, прищурившись, в потолок, а затем глубокомысленно заключил:
– Гм, вот оно что…
– Не понял?
– Теперь все ясно, – с уверенностью сказал старик. – Его убила она.
В коридоре послышались шаги, только на этот раз не легкие, секретарские, а тяжелые.
– Вы устроили вашего сына в газету для того… – начал было я, когда шаги приблизились к самой двери.
– Убирайтесь вон! – гаркнул старик, но не мне, а тому, кто стоял за дверью. – И в дверь не заглядывать! – Он сердито посмотрел на меня и спросил: – Так для чего, по-вашему, я устроил сына в газету?
– Чтобы рассчитаться с Тейлером, Ярдом и Питом.
– Ложь.
– Это не я придумал. Весь Берсвилл об этом знает.
– Вздор. Я отдал газеты в его полное распоряжение. Он делал с ними все, что хотел.
– Расскажите об этом своим дружкам, они вам поверят.
– Плевать я хотел на дружков. Я говорю то, что есть.
– Не будем спорить. От того, что вашего сына убили по ошибке – а это надо еще доказать, – он все равно не воскреснет.
– Его убила эта женщина.
– Сомневаюсь.
– Сомневается он! Она и убила.
– Возможно. Но про политику тут тоже не следует забывать. Вы могли бы…
– Повторяю еще раз: его убила эта французская тварь, а все ваши идиотские домыслы можете оставить при себе.
– И все-таки политикой пренебрегать нельзя, – не сдавался я. – Вы же Берсвилл знаете как свои пять пальцев. Дональд ведь как-никак ваш сын. При желании вы могли бы…
