В тот момент, когда чрезмерное волнение, ожидание и боязнь довели Жюльена до невменяемости, десять часов пробило на часах над его головою. Каждый удар этого рокового колокола отдавался в его груди, причиняя физическое страдание.
Наконец, когда замирал последний десятый удар, он протянул руку и взял руку госпожи де Реналь, которая ее тотчас отдернула. Жюльен, не зная сам, что делать, схватил ее снова. Несмотря на свое волнение, он был поражен ледяной холодностью взятой им руки; он сжал ее конвульсивно; слабым усилием попытались вновь отнять ее у него, но в конце концов он удержал ее.
Душа его утопала в блаженстве не потому, чтобы он любил госпожу де Реналь, а потому, что прекратились ужасные мучения. Для того чтобы госпожа Дервиль ничего не заметила, он счел нужным заговорить; голос его звучал громко и звучно. Голос же госпожи де Реналь, напротив, обнаруживал такое волнение, что ее приятельница сочла ее больной и предложила идти домой. Жюльен почувствовал опасность момента: «Если госпожа де Реналь вернется домой, я снова впаду в ужасное состояние, в котором провел весь день. Я держал эту руку слишком недолго, для того чтобы считать это за приобретенную милость».
Когда госпожа Дервиль возобновила свое предложение идти домой, Жюльен с силою сжал руку, лежавшую в его руке.
Госпожа де Реналь, уже приподнявшаяся, снова села, сказав едва слышно:
– В самом деле, я чувствую себя нехорошо, но на воздухе мне лучше.
Эти слова закрепили блаженство Жюльена, совершенно утопавшего в нем: он начал говорить, позабыл о притворстве, показался слушавшим его обеим приятельницам самым любезным человеком в мире. Однако в этом внезапно прорвавшемся красноречии было какое-то малодушие. Он смертельно боялся, как бы мадам Дервиль, утомленная поднявшимся ветром и надвигавшейся бурей, не захотела бы вернуться домой. Тогда он останется наедине с госпожою де Реналь. У него хватило безрассудного мужества на то, чтобы действовать, но он чувствовал, что не в состоянии сказать госпоже де Реналь ни одного слова. Как бы слабы ни были ее упреки, он будет разбит и потеряет все сделанные им завоевания.
К счастью для него, его восторженные и трогательные речи понравились в этот вечер госпоже Дервиль, нередко находившей его скучным и ненаходчивым. Что касается госпожи де Реналь, она ни о чем уже не думала, отдав свою руку Жюльену; она наслаждалась. Часы, проведенные под этой большой липой, посаженной, по местной легенде, Карлом Смелым, составили для нее целую эпоху блаженства. Она слушала с упоением шелест ветра в густой листве липы и шум дождя, начинавшего падать на нижние листья. Жюльен. не заметил одного обстоятельства, которое окончательно успокоило бы его: госпожа де Реналь, вынужденная отнять у него руку, чтобы встать и помочь своей кузине поднять опрокинутую ветром цветочную вазу, едва снова усевшись, сама отдала ему свою руку, словно это было между ними условлено.
Уже давно пробила полночь; надо было покинуть сад – все разошлись. Госпожа де Реналь в упоении своего любовного восторга была настолько наивна, что не упрекала себя ни в чем. Счастье лишило ее сна. Жюльен заснул мертвым сном, смертельно уставший от борьбы, происходившей в течение всего дня между гордостью и застенчивостью его души.
На следующий день его разбудили в пять часов; госпожа де Реналь ужаснулась бы, если бы узнала, что он едва вспомнил о ней. Он исполнил свой долг, долг героя. Упоенный этим сознанием, он заперся на ключ в своей комнате и с новым удовольствием погрузился в чтение книги о подвигах своего героя.
