И это притом, что своим «заблоченным на 97%» мозгом он сумел рассчитать формулы концентрации колоний ультрамикробактерии на единицу пространства.
И это притом, что его мышление и наблюдательность были виной многим другим открытиям, явно не схваченным единым вектором естественнонаучного знания…
Но мужчина не выдержал и споткнулся, споткнулся и налился свинцом… После каждого прорыва мимолетное восхищение «пустовладов», вот и все. А потом каждый раз, каждую долю секунды, отвоевывай его снова. И нет той академической вершины, той лестницы полузваний, которые приравнивали бы к чему-нибудь его достижения. И нет тех гордых стигм, одного упоминания которых было бы достаточным для обобщения заслуг и прорывов!
Стремление к бесславию – удел либо святых, либо безразличных. Может, мужчине и были симпатичны идеи кассумкратии, но его не тешили лозунги вкладываться всем сущим во славу коллективистского сообщества индивидуалистов.
Сначала это худощавый незнакомец просто прекратил вкладываться в новые открытия, обнародовать их в «Научконц», «3,1415», … Как пугливый и опасливый ребенок, он складировал все под белую подушку, на внесетевые накопители. Ждал как новогоднюю игрушку эвакуации на планету, больше всех топтал пороги доков.
…Но в 2319 году, в черный после победных день 11 февраля, космические цивилизации без анонса прикрыли программу эвакуации сочувствующих терракратии… Так прошло два года… Пустые год и год. Безысходность завладела миром этого «диссидента поневоле».
Нет, на него никто не давил…
Никакие делегации в кожаных куртках при подмоге пролетариев с винтовками не появлялись с наставлениями и угрозами на пороге его каюты № 90 на «Яранге-8».
Но жить так было тошно. И когда человек замыкается в себе, встроенные социальные гены теребят его к удалению из организма многолюдья, например, через условно-северный ангар станции «Яранга-8» на шлюзе «Антарктика».
Традиционно полупустой.
У подъемника томились без охраны белые и серые пластиковые мешки с рыбным порошком. У диспетчерской два механика возились с неудачливым сотоварищем, чья операционка в коричнево-синем скафандре с характерными вмятинами «заглючила» и прижала его к полу. Дроны вокруг дуэта и потерпевшего вырисовывались в вече официантов – на металлизированных подносах выставили инструменты и винтики, болтики. На желтым расчерченной взлетной площадке пыхал дымом белым да серым грузовой шаттл.
Станимир рассудил: «Потери… никто бы не заметил…».
И пролез незамеченным в сопло двигателя.
– Кто за диспетчера сегодня?
– Альфред.
– Он же вчера на телескопе просиживал.
– Руфина захворала.
– Лихое 17 января выдалось, – после прозвучал ряд сухих команд бортовому навигатору. – «Тлани>[SMOCO]-SILK» диспетчеру. Борт 056 взлетает. Первый и второй двигатель – зажигание…
– Зажигай!
Девчачьи визги, похотливый рев… Будто бы нимфы в чаще под покровом темно-синего неба отбивались от сатира-оборотня, громко хохоча и изрыгая удовольствие.
А за гранью потех выискивал момента вроде и высокий, а и все ж подневольный вакуумоплавательный чин… Вдох, выдох, борьба со страхами неудачи. А! Была, не была. Светлокоженький подтяныш ворвался в покои:
– Депеша от…
– Пошел вон! – донеслось громогласно из кучи мяса, обтянутого смуглой кожей, вперемешку с фиолетовыми, желтыми и лазурными льняными, синтетическими и шелковыми подушками, одеялами, покрывалами.
