От звука крутящегося в замочной скважине ключа я вздрагиваю.
– Веруша? Ты дома?
Молниеносно собираю карты и кладу их обратно в коробку, которую тут же засовываю в ящик, прикрываю её одеждой. Вроде бы всё сейчас так, как было до моего вторжения. Захлопываю ящик.
– Да, бабуль. Чего так рано?
– Напарница предложила заменить меня после обеда, а в среду я поработаю две смены.
– Как покупатели сегодня? Придурки не забредали?
– Веруша, ну что ты такое говоришь! Все люди как люди.
Эх, бабуля. Её человеколюбие неискоренимо.
– Ну, хорошо, как скажешь. Люди – значит, люди. Хотя согласись, что попадаются ведь редкие экземпляры, которых надо как-то по-особому называть. Чтобы отличать от остальных.
– Не философствуй почём зря. Садись вон лучше к столу, я борщ сейчас разогрею. А ты-то чего раньше вернулась? Меньше уроков было?
– Только не паникуй. Я подвернула ногу. Неудачное падение – это если кратко о том, что случилось.
– Да ты что! Как же так? У меня мазь есть. Надо сразу намазать, чтобы быстрее прошло.
– Бабуля, успеем ещё намазать.
– Ладно, тебя всё равно не переубедишь. Но перед сном прослежу, чтоб обязательно намазала.
Я недовольно закатываю глаза и шумно вздыхаю. Поэтому бабуля благоразумно решает сменить тему.
– Кстати, вечером тётя Лена с Ромкой придут в гости.
Ромка забавный. Рыжий, веснушчатый, весёлый и задорный мальчишка. Как только он появляется на пороге моей комнаты, у меня тут же поднимается настроение. Рядом с десятилетним Ромкой я и сама чувствую себя десятилетней: бабуля говорит, что играя вместе, дурачась и визжа, мы производим впечатление ровесников. Сегодняшний визит Ромки, надеюсь, выбьет из моей головы то, что в ней прочно засело и извивается там неугомонным червём. Может, ещё утихомирит мою внутреннюю панику.
В общем-то, я была права: вечером Ромке удаётся развеять мою тоску-печаль. В комнату заходит тётя Лена. Мне становится не по себе – как и всегда в её присутствии. Она мало со мной говорит – больше смотрит, как будто наблюдает. И вот этот её изучающий взгляд очень меня напрягает. Чувствую себя какой-то лабораторной зверушкой в стеклянном аквариуме. Тётя Лена такая же рыжая, как Ромка, только веснушек у неё почти нет. Кожа – белая-белая, прямо сверкает белизной. Но вот спроси меня, какого цвета её глаза, какой формы нос – так мне и ответить будет нечего. Её лицо – это какая-то размытая и недоступная для моего понимания абстракция. Я вижу целое, но не вижу детали. Чтобы их разглядеть, надо приблизиться. Или, наоборот, отойти подальше. Но я почему-то не могу сделать ни того, ни другого. Примерно так же размыто, не различая черт лица, я видела ту женщину во снах, которая меня по-матерински ласкала, но будто издалека, как бы не касаясь меня. Может, это и не мать мне снилась вовсе, потому что разве не должен образ матери до мельчайших деталей отпечатываться на подкорке сознания ещё в момент рождения? Или даже до него. Разве это уже не доказано наукой? Да и об экспериментах я, кажется, читала, когда повзрослевшие дети, не видевшие всю жизнь своих матерей, узнавали их среди многих других подставных. Может, это и не мать приходила ко мне во снах, а какая-то чужая, смутно знакомая женщина. Или хорошая знакомая – вроде тёти Лены. Я ведь за все эти ночи так и не разглядела её лица, как до сих пор не могу рассмотреть черты тёти Лены. Если бы там была мать, я точно должна была её узнать. Или все эти эксперименты – полный развод и запудривание мозгов. Но если уж наука так меня разочарует, то больше просто не во что будет верить.
