– Шутка, – пояснил тот.
Поняв, что бить его, кажется, не будут, Степан вновь уселся на траву и стал потирать ушиб на ноге листом подорожника. При этом он бормотал что-то, вроде заклинания. Прислушавшись, Гриша понял, что это молитва, обращенная к святителю Николаю, умеющему, по поверью крепостных, лечить разные хвори.
– Короче, дело к ночи, – выдал Гриша, привлекая внимание Степана. – Я тут чего реально сказать хотел. Землю чисто крестьянам, фабрики типа тоже. Как тебе такой расклад?
– Чего? – не понял его Степан.
– Я чисто конкретно базарю – землю тебе дадут, будешь на ней работать.
– Еще один участок для вскапывания? – опять не въехал Степан.
– Нет, тормоз, не еще один участок. Тебе землю дадут, ясно? Тебе. Навсегда.
– Думаешь, к рытвинке отвезут? – забеспокоился Степан. – Нет, мне еще рано на заслуженный отдых. Я еще поработаю.
Он попытался опять взяться за починку телеги, но Гриша помешал ему. Придержав мужика за руку, нежно так, ласково – Степан аж вскрикнул от боли, пришелец из иного мира решил сменить тактику. Заводы и фабрики Степана не тронули, оставалось только одно средство воздействия – бабы.
– Тебе телки нравятся? – спросил он у Степана прямо.
– Кто? Телки? Коровы, что ли, молодые?
– Во баран-то, а! Нет, не коровы. Если ты по части коров, то нам с тобой не по пути. Я и сам в нежном возрасте, когда в деревне гостил, к одной козочке присматривался с интересом, но влез все-таки на соседку. Ты тоже с коровами завязывай. Нормальные пацаны таким отстоем заниматься не должны. А вообще я тебя спрашиваю, как ты насчет баб. Бабы тебе нравятся? Или только коровы?
Гриша коснулся больной темы. В имении крепостные мужчины и женщины содержались отдельно, и к женщинам допускались только те самцы, которых отбирали на племя. Остальные видели баб издали, или по телевизору. Повального онанизма или гомосексуализма, впрочем, не наблюдалось – на это просто не оставалось сил, как и ни на что другое.
– Бабы, – простонал Степан, закатывая глазки. От одного этого волшебного слова он едва не провалился в бездну оргазма, но Гриша не позволил мужику познать блаженство. Не для того он рисковал, оставляя работу и заводя с ним беседу.
– Бабу-то хочется, а? – принялся выпытывать он заманчивым голосом. – Такую, классную, с вот такими сиськами, с вот такой жопой…. Хочешь бабу, да? По глазам вижу, что хочешь.
Степан поплыл. С таким змием-искусителем он еще не сталкивался.
– Ты хотя бы щупал бабу? – спросил Гриша. – Хоть дотрагивался до нее… чем-нибудь?
– Я…. Это…. Да я ж…. Да мы ж….
У Степана уже потемнело в глазах – никогда прежде ему не доводилось вести подобных невероятных разговоров. Мужики из числа крепостных, не отобранные на племя, избегали разговоров о женщинах. Это было логично. Люди, вынужденные голодать, тоже избегают разговоров о еде, дабы не придушить друг друга.
– Считай, жизнь прожил даром, – заключил Гриша. – Что это за жизнь без баб, без водки….
– А что это – водка? – простонал Степан.
– Это, брат, такая штука, после которой бабы в три раза слаще. Выпиваешь литр водки, закусываешь бабой…. Блин, помню, скинулись как-то с пацанами на стриптизершу, вот с такими вот сиськами, не соврать! Это была вообще не баба, а конь.
– Конь?
– Да нет, блин. Не конь она была, а баба. Но такая баба, как конь. Так нас всех пятерых изъездила, что потом три дня по стеночке ходили. Стриптизерши, они все такие, спортивные. Привыкли вокруг шеста крутиться…. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду.
