Первый поворот лабиринта, похожего на кишечник какого-то великана, Дунай прошел без проблем. Со шкурой пришлось расстаться чуть позже, зацепившись ею за неровно обломанный выступ, поддерживающий металлическое сплетение. Выбравшись из нее, заскорузлой от пота, воняющей нео и кровью, пластун оказался совсем голым, покрытым лишь слоем грязи. Но шкуру надо было прихватить, чтобы не помешала потом. Таким-то образом, разодрав по пути левую лопатку и рассадив колено, Дунай вывалился в собственную берлогу. Приземлился мягко, на пальцы ног, как и полагается пластуну. Пасюк, рвущий зубами кусок мяса в углу, довольно хрюкнул, послав ему мыслеобраз:
«Долго шел, хомо. Стареешь?» – И тут Дунай сообразил, что зверюга пытается ШУТИТЬ. Вот ведь, а?!! Отмахнувшись, уставший пластун развел костер. И только потом поперся в сторону бегущей воды.
Ледяная, пробирающая дрожью до самых костей, она смыла вонь и усталость, хотя Дунаю с непривычки пришлось пощелкать зубами. Притащенный в позапрошлый приход в туесе щелок оказался как раз кстати. Густая тягучая жидкость разила едкой кислятиной, но счищала с кожи грязь не хуже, чем скребок со шкуры фенакодуса. Мочало у запасливого пластуна нашлось тут же, надежно спрятанное в хозяйственном уголке.
Пасюк, довольно урчавший от сытости, уже нюхал драгоценную ленту Любавы, до поры привязанную Дунаем к предплечью. Ее пластун предусмотрительно завернул в мешочек из высушенных легких рукокрыла, прекрасно сберегший запах девушки после марш-броска в шкуре нео.
«Сможешь найти?» – Пластун замер, ожидая ответа.
«Да. Когда?» – Крысопес развалился на притащенной пластуном шкуре, отдыхая. Вытянул лапы, приоткрыл розовое, покрытое редкой белой шерсткой брюхо.
«Соберусь, да пойдем».– Дунай отжал мокрые волосы. Прошлепал босыми ногами к рундуку с вещами. Растертое жестким мочалом тело не мерзло, да и огонь, трещавший хворостом, прогрел схрон. Обтерся куском полотна, откинул лязгнувшую крышку вытянутого ящика, крашенного в зеленый цвет. Сухость сохранила ее до самого появления пластуна, но сейчас уже виднелись вздувшиеся над начавшим ржаветь металлом пузыри. Это плохо, не годится хранить одежду с оружием возле ржавчины.
В неярком свете коптилки, заправленной маслом, появилось чистое платье. Пластун с наслаждением надел свежую рубашку плотного полотна, затянул тесемки на рукавах, заправил в длинные подштанники. Просторную куртку с капюшоном надевать пока не спешил, в отличие от широких и свободных кожаных штанов. Поверх рубашки надел кожаный жилет с пластинами. Ремнями притянул его с боков, надежно закрывая тело. Ему, понятно, не рубиться с врагами в открытом бою, но поберечь самого себя Дунай никогда не отказывался. Вот теперь можно и куртку – удобную, теплую, с капюшоном. Застегнув поверх нее пояс, пластун пошевелил плечами, несколько раз присел, проверяя – что да как.
Что куртка, что штаны выкрашены особыми красками. Тяжело ремесленникам Кремля делать такие вещи, многого не хватает. Монахи помогают, ничего не скажешь, добывая в своих лабораториях необходимые красители, едкие, что при работе разъедают кожу мастеров-кожевников. Но как еще делать, как поступать, коли должны пластуны сливаться с мертвым городом, незаметно скользить между рухнувших зданий, серой земли и хищных растений, пробившихся через раздробленный и оплавленный в огне асфальт? Потому верхняя одежда Дуная серая, с редкими полосами черного и светло-зеленого цвета. В ней, скрытной и незаметной, прополз пластун на животе километры, часами лежал в пыли и грязи, почти ни разу себя не выдав.
