Пока Анатаса волокли по сырым каменным ступенькам тюрьмы, на центральной площади, тем временем, уже собиралась многочисленная толпа, которая начала скапливаться с того самого момента, как некоторые граждане заметили, как на площади устанавливают широкий дубовый столб, а вокруг него разбрасывают хворост.
Заключённого затащили на каменную возвышенность, где был установлен инструмент казни. Едва Анатас показался на площади, как толпа начала ликовать, предвкушая искры яркого и хрустящего пламени, сопровождающегося мучительными криками и болезненными стонами.
Стража привязывала Анатаса к столбу, в то время как разъярённая толпа жаждала его смерти. Почти каждый в толпе проклинал приговорённого к смерти разными словами: «преисподняя ждёт тебя… отправляйся туда, где этот костёр будет вечным… дьявольское отродие… гореть тебе в аду… СЖЕЧЬ! СЖЕЧЬ! СЖЕЧЬ!».
Это был первый случай казни через сожжение в стенах Цертоса за последние полтора века, и первый за последние два столетия, когда казнят человека, которому были предъявлены обвинения в занятии чёрной магией.
Стоило страже покинуть место казни, как в Анатаса полетели яйца и гнилые помидоры. Крики толпы не угасали:
– Он купил у меня крупу, и заплатил больше, чем она стоила! А мне не нужны сатанинские деньги! – С этими словами бакалейщик бросил несколько почерневших монет, которые потерялись где-то на земле, которая стала красно-жёлтой от расплющенных яиц и помидоров.
На балконе королевской башни за происходящим наблюдал Король Георг и его приближённые.
– А у наших жителей большие запасы продовольствия – с насмешкой произнёс Казначей Корне́лий.
– Это точно – с ещё большим смехом отреагировал Канцлер Клаус. – В этот раз крестьяне особенно щедры. Может в следующем году стоит повысить налоги в казну?
– Я над этим непременно порассуждаю – продолжая смеяться, ответил Корнелий.
В отличие от своих приближённых, лицо Короля оставалось невозмутимым. Он молча наблюдал за тем, как гневно его народ настроен против всякой дьявольщины и богохульников. Во всём этом Георг видел некую преданность граждан чистоте своих религиозных взглядов. В стенах Цертоса казнить колдунов не приходилось уже целых два столетия, и такое событие должно стать показательным и лишний раз укрепить преданность народа вере в Бога.
Тем временем ассистенты палача закончили раскладывать хворост. Его было настолько много, что он едва ли не закрывал колени Анатаса.
Вдруг толпа умолкла. Ветер резко оборвался. Солнце скрылось за облака, и его лучи перестали освещать башни и хижины замка, бросая тень на центральную площадь. Птицы, что радовали глаза жителей Цертоса, начали улетать прочь, поднимаясь всё выше и выше до тех пор, пока совсем не скрылись за высокими стенами замка. Все собаки и кошки, которые были вблизи площади, стали скулить и визжать, убегая как можно дальше от столпотворения.
Анатас медленно приподнимал голову. Из-под чёрного капюшона показался этот тяжёлый взгляд. Его жёлто-зелёные глаза смотрели в толпу. Он задрал голову настолько, что подбородок начал заметно выпирать. В его взгляде читалось презрение и ненависть. В этот момент каждый, кто находился в толпе, смог как следует рассмотреть его лицо. Оно заставляло испытывать дискомфорт внутри. Под кожей всё будто сжималось. Занявшие места впереди начали постепенно пятиться, пытаясь раствориться в глубине толпы. Даже несмотря на то, что Анатас был связан, толпа будто боялась в очередной раз произнести какое-нибудь оскорбление или бросить гнилой помидор, которых имелось ещё в избытке. Взгляд был настолько тяжёлым, что все, кто оказался в самом краю пялющихся зевак, начали медленно, а затем торопливо покидать площадь. Среди них был и кузнец Галлиен, который и доложил королевской страже о том, как некий колдун, что-то покупал у его соседа, а соседка что-то громко говорила о демонах. В эти мгновения Галлиен начинал жалеть о том, что стал доносчиком, и о том, что несмотря на угрозы Маршала, растрепал всему замку о колдуне. Все, кто вместе с ним убегали с площади, прервали мёртвую тишину. Постепенно шум в толпе начинал походить на панику. Но эта паника затухла, когда Анатас начал говорить беспечным, но очень громким тоном:
