Крещатик № 91 (2021) - страница 20



По бездонной луже во дворе.
Помню – от разлитого бензина
Радужная плёнка на воде.
В небе оголтелые вороны
Делали неровные круги,
И у детства чёрные законы:
Упади и голову пригни.
Мама бьётся в крепкой паутинке,
Вертит слово, больное, как прут:
«Мокрые колени и ботинки,
И в грязи измазался, как труп!»
Месть узоров на ковре дырявом,
Треснувшая гладь на потолке.
Замотаться грубым одеялом
И, согревшись, плакать в уголке.

Схимница

Позабыла, наверное, где родилась,
Сколько лет прожила она в схиме.
Не отводит от грешника каменных глаз
И бормочет губами сухими.
Никогда не ответит на робкий поклон,
Своевольна – никто с ней не ладит.
Неизменно сидит возле тусклых икон,
Плащаницу истёртую гладит.
Нашептали ей сёстры – какой-то еврей
Заявился в святую обитель,
И выходит она из высоких дверей,
И кричит, что я ангел-губитель.
Машет чёрными крыльями в гневе своём,
Будто ворон кружит, налетая.
Посмотрите, какой нелюбезный приём,
Как беснуется ваша святая!
Храм закрыли. Спускаются звёзды на скит.
Голоса удаляются глухо.
И всё ближе за стенами ходит машхит[1],
Но жива ещё злая старуха.

«Больше нет ни начальников строгих…»

Больше нет ни начальников строгих,
Ни походной тоски строевой,
Но тяжёлая ноша для многих, —
Умирая, не знать своего.
А когда мы чужое узнаем
У дымящего в небо куста,
Вероятно, покажется раем
Предстоящая нам пустота.
Перед пропастью этой сгодится
Нам любая из лёгких дорог,
Где садятся на голову птицы
И собаки играют у ног.

«Не надо скорбеть и рыдать…»

Не надо скорбеть и рыдать
И путаться в лентах могильных,
Ведь речью нельзя передать
Смятение воинов сильных,
Смущение мёртвых детей,
Когда херувимы их метят
И в небе без всяких затей
Волшебные лампочки светят.
Не бойтесь – отныне для вас
Блаженство сильнее испуга…
Идут, не открывшие глаз,
Руками касаясь друг друга,
И слёзы текут по щекам,
И мрак уступает рассудку,
Как будто к несчётным векам
Они прибавляют минутку.

«Посчитайте, сколько раз на дню…»

Посчитайте, сколько раз на дню
Я бледнел, сжимался и дрожал.
Ясен брату моему, огню,
Жертвенный и поминальный жар.
Просыпался с мыслью о беде,
Горем зарабатывал кусок,
И вольно сестре моей, воде,
Протекать меж пальцев на песок.

Золото

Ночному воздуху хвала
И свежей утренней полоске!
Темно дыхание волхва,
А золото молчит в повозке.
Но там, где от земных обид
Вода Кедрона застывала,
Пускай оно заговорит,
Пускай откинет покрывала.

Дракон и роза

Не по весёлому Бродвею
Носиться в пьяном вираже,
А будешь за облезлой дверью
Жить в полутёмном блиндаже.
Припадки кондиционера,
Скрип холодильника и вой —
Такая странная манера
Напоминать, что ты живой.
И беспощадный жар светила,
И канонада божьих вод
Устроят, чтоб тебе хватило
Самопознания на год.
Оставь надежду за дверями,
Шагни навстречу нищете,
Как будто не носок дырявый —
Дракон и роза на щите.

«И были мы – живое тело…»

И были мы – живое тело
И бестолковый, жадный дух,
Но всё рассеялось, истлело,
Светильник разума потух.
Зато незыблемо, навечно
В железный круг заключено
От нас оставшееся нечто,
Сверкающее ничего.
Оно застыло в ритме чутком,
Стоит невидимой красой,
И нам соприкоснуться с чудом
Нельзя ни пылью, ни росой.

Киевская осень

Она приходит на поклоны
В свои исконные места,
Где липы верные и клёны
Теряют летние цвета.
Торжественная предоплата
В её спокойном существе,
Она монеты листопада
Земной бросает нищете.
Она царит на склонах ясных,
Стоит на площади людской,
Противовластных и провластных
Равняя ласковой тоской.
Мы с ней сидели на бульваре