Крещатик № 95 (2022) - страница 57

– Ну, когда финских детей повезли в Швецию в 39-м году, то люди писали, кого они хотят в семью: девочку-дошкольницу, или мальчика, или девочку постарше, чтоб помогала.

– И кто тебя заказал?

– Никто. Я попала случайно в очень богатую семью в Гетеборге. Они хотели совсем маленькую девочку, но таких не было. Им пришлось взять меня. Они были недовольны, и я тоже.

– Почему?

– Потому. Нас везла девушка, из гражданской обороны, лотты они назывались. Она говорила по-фински. Нас было человек пять детей, она всю дорогу с нами играла, читала сказки. А потом большой вокзал, кругом народ, все куда-то спешат, всех детей разобрали. Я одна с лоттой осталась, думала, как хорошо, она меня и возьмет. Тут вдруг приходит какая-то чужая тетя, явно недовольная, берет меня за руку и тянет. Я иду за ней плача и слышу ее недовольный голос. Потом большой дом, где все чужое, незнакомое, непонятно что говорят. И ждали здесь не меня, а девочку помладше из такой же семьи с хорошими манерами. Они со мной намучились, а я с ними.

– Почему намучились?

– Я росла в деревне, мы жили просто, бегали весь день сами по себе, делали, что хотели, когда не надо было помогать по дому. Ели в основном руками картошку и хлеб. Суп и кашу деревянными ложками, которые мой дед вырезал. А тут меня приводят во дворец, сажают за стол с белой скатертью и кучей посуды. На колени салфетка, в руки нож и вилка. Я не знаю, что с ними делать, руки дрожат, живот свело, ничего в рот не лезет. Еда незнакомая, такую и на картинках не видела. Да и картинок я не видела, пока в город не попала, книжек у нас не было. Страшно было ужасно. Как только «мама» отвернулась, я залезла под стол и спряталась.

– Бедняжка, – Давид смотрел, улыбаясь.

– Тебе хорошо улыбаться, ты в таком доме рос, а я всего боялась. Там кукла на камине стояла очень красивая, с фарфоровым личиком. Я такой никогда не видела и не мечтала даже. Мне ее дали подержать, а руки от страха не держат. Хорошо, горничная успела подхватить, а то бы разбила. После этого еще больше стала бояться. А мне шесть лет и побегать хочется, поиграть с детьми. А кругом одни взрослые. В парк идти за руку, одежда такая, как в церковь ходить, в ней не побегаешь. И хочется понравиться, чтоб похвалили, по головке погладили. А как понравиться, если не понимаешь, чего от тебя хотят? «Мама» говорит, как будто ругает, а за что ругает, не знаю. «Папа», тот помягче был, по интонации понимала, что добрей, но тоже воспитывал. Хорошо, что весной мне семь лет исполнилось, и Финляндия велела всех детей, кому в школу идти, отправить обратно. Уж как я обрадовалась. Дома меня не баловали, кроме деда никто и не приласкал, но свобода была и друзья-подружки. И свое всё, привычное.

– И ты поехала домой?

– Только не доехала, меня в Хальсберге с поезда сняли и в больницу отправили. Я же рассказывала.

– Да, помню. Бедная ты моя, – Давид погладил Айну по голове.

Воскресенье, 11 декабря

Давид дошел до Гамла стана пешком и поднялся к Немецкой церкви святой Гертруды по Тюска-брикен. Церковь стояла на горе и видна была отовсюду, ее шпиль был самым высоким в старом городе. Улица оправдывала свое название – Тюска-брикен – немецкий склон. Над железными воротами церковной ограды была надпись по-немецки: «Бойтесь Бога! Чтите короля!» Выше сияла золотом женская фигура, очевидно, святая Гертруда. Давид поднялся на несколько ступенек, открыл ворота и вошел. Внутри был маленький садик, но надгробий, как обычно бывает вокруг церквей, не было. Давид огляделся и засмеялся, – то, что с лицевой стороны изображало лучистое сияние вокруг святой Гертруды, с изнанки выглядело как голова кота. Он прошел дальше, к главному входу. Люди собирались на службу, и Давид поторопился отойти. Дворик был маленький, деться некуда; он вышел через другие ворота, обошёл здание и снова вошел в ворота с фигурой Гертруды, пропустив вперед нескольких пожилых дам и мальчика, лет восьми, читающего на ходу. Этот мальчик, читающий немецкую книжку по дороге в церковь, с бабушкой или бонной, напомнил ему о прошлом.