Крещение Новгорода - страница 70

И с этими словами Угоняй уехал, сохранив Василию жизнь. Множество живности и хлеб в амбарах они оставили не тронутыми. Мать Василия не могла унять слёз от радости и нахваливала благородство Угоняя. Однако радоваться было рано. То слово, которое дал сыну Буслая тысяцкий, нельзя было нарушить. Однажды они должны были встретиться в бою и сразиться насмерть. Но братство Василия не погибло в тот день, и это значило, что Чурила теперь должен был уничтожить его своими силами. Богачи, продавшие Василия, были изгнаны из братства, и теперь оно было уязвимо как никогда. И всё же Чурила пока не решался действовать. Возможно, он опасался стать головой, чувствуя шаткость своего положения и памятуя о прошлом: ни один из старшин, ставшим головой, не умер своей смертью, а был убит и чаще всего предан своими же. Последний голова не находился у власти и года, на первом же собрании старшин его разрубили на кусочки. Василий Буслаев был теперь слаб и не представлял опасности, а расправа с ним могла вызвать гнев народа. Опять же вспоминался опыт прошлого головы. За неделю до его гибели ему бросил вызов его бывший соратник, который захотел стать старшиной и получить свободу. Голова одолел его, а через неделю разгневанные люди его разорвали. К тому же, упрочившиеся положение Чурилы теперь снова расшаталось из-за гнева тысяцкого Угоняя, который стал теперь особенно строг к самозванному голове и даже схватил несколько людей из его братства и прилюдно казнил за кражу. Так же по указанию Богомила новый тысяцкий взялся трясти и дружину. И снова тень подозрения пала на Бориса Вольгу, как на крёстного отца Василия Буслаева. Сын его – Святослав, выскользнул из рук Угоняя, а затем и вовсе исчез из Новгорода. За это младшего Вольгу ещё больше стали подозревать в связи с волхвами.

Несладко пришлось и христианам, которые теперь свою веру свободно распространять не могли, на торжище их грабили, забирали товар, на улице избивали, в Славенский конец не пускали, в Людином конце правил теперь голова Чурила. Только в Неревском конце они ещё могли чувствовать себя в безопасности. Так что семейное счастье Кости Новоторжанина и его жены было совсем не долгим. Теперь они вынуждены были скрываться и жить в страхе. На фоне судьбы троих друзей, судьба Садка выглядела вполне сносной. Он был далеко от Новгорода, плавал по морю, торговал. Конечно, теперь бывший дьяк был вынужден подчиняться тем, кому раньше мог отдавать приказы. Участь незавидная для любого начальника. Прежде Садко был вхож в думскую избу, где видел высшую городскую знать, получал хорошее жалование, спал в просторных палатах. Поэтому поначалу бывшему дьяку было нелегко, но гусли и острый язык в очередной раз помогли ему.

А меж тем, в самый разгар гонений в Новгород прибыл гонец от князя Владимира, который вместе с тем был ещё и христианским епископом. Как гонца, никто прогнать его не мог, и потому, стиснув зубы, Богомил решил поначалу впустить архиепископа, который каким-то чудом прошёл все заставы князя Додона. Вместе с посадником Соловей встречал гостя у городских ворот. Архиепископ ехал не в повозке, как в прошлый раз, а верхом на лошади, отчего его никто не принял поначалу за архиепископа. Но вот всадник перекинул ногу через спину кобылы, спрыгнул на землю и пошёл навстречу к новгородцам. Весь остальной клир пошёл за ним. Иоаким был мужчина средних лет, намного моложе старого Иоана, крепок телом и даже несколько полноват, что нисколько его не безобразило. На широком приветливом лице росла даже не борода, а редкая длинная щетина, видно было, что это человек мягкий, но отважный и привыкший повелевать людьми. Клир за его спиной переговаривался на родном языке, и, слыша греческую речь, Богомил не добро сплюнул и вымолвил: