Через минуту казначей приблизился к нему с сожалением и состраданием, сложивши руки и пригнув голову к груди, обратился мягким голосом:
– Что же это за бесчеловечное обхождение! Даже покрывала никакого не принесли!
Ксендз ничего не говорил.
– Я один из монашеской братии… – добавил он, – я очень уважаю людей духовного звания. Я случайно узнал, что ваше преподобие тут заперто, вероятно из-за какой-то ошибки. Выпросил у ключника позволение увидиться, может, в чём полезным быть смогу.
Говоря это, он тоже присел на деревянное сиденье.
– Благодарю вас! – сказал старичок. – Я буду ждать судьбу, какая для меня приготовлена.
– Но что за причина, по которой вас здесь заперли? – прервал казначей. – Наш великий магистр – муж благородный, но прыткий и горячий, как солдат. Вероятно, произошла ошибка.
– Я думаю, что ошибка. Потому что заперли меня как шпиона, а им я не был никогда! – отозвался ксендз, сокращая разговор.
– Но что в такое бурное время вынудило ваше преподобие сюда прибыть, и это ещё с польской границы?
– Я иду из Силезии. Моя цель – выполнить клятву, которую дал: помолиться у образа св. Марии и родню отыскать.
– Времена сейчас тяжёлые! – вздохнул казначей. – Все подозрительными становятся.
– У меня есть и другая цель, которую не скрываю, – завершил ксендз, – я ищу потерянный давно след сестры, которая много лет назад вышла замуж, говорят, что уехала в Пруссию. Об этом я не упомянул магистру, ибо эта цель была для меня вторичной.
– А та сестра? – изучал Мерхейм.
– Собственно о ней я и хочу узнать. Со своим мужем, который звался Носек, она переселилась в Пруссию.
– А! Носкова! – пробормотал тевтонец, улыбаясь.
– Вы знали о ней что-нибудь?
– Знают Носкову в Торуни все, знаю я и магистр, – сказал казначей, – это вам, однако, не много поможет. Брат за сестру не отвечает, сестра брату порукой невинности служить не может.
– То есть, в самом деле меня подозревают так тяжело? – молвил старец.
– Что же хотите? Это такие времена, времена, в которых мы своих собственных людей опасаемся, а что же до чужаков?
Он помолчал немного и вставил:
– А давно вы со двора Ягайлы отпущены?
– Годы прошли, как его не видел, – сказал старик.
– Но вы его знаете?
– Не отрицаю.
– Не правда ли, что он подлый язычник? – добавил Мерхейм.
Прошла минута в молчании, старик улыбнулся.
– Он король и господин христианский, – сказал он, – благочестивый, благотворительный и милосердный. Не верьте басням. Может, сохранила память первые верования и колдовство какое, но в Христа он верит и иного Бога не знает.
– У нас говорят иначе.
– Не удивляйтесь: он и враг, и вы издали его только видите или скорее слышите о нём.
– Это правда, – ответил казначей насмешливо, – и так же не удивительно, что мы, не зная вас, считаем за шпиона.
– Ничего не говорю, одежда священника меня защищает.
– А что же свидетельствует, что и она не надета только для вида?
Ксендз возмутился.
– Кто бы посмел её себе присвоить? – воскликнул он. – Разве что, кто Бога в сердце не имеет?
– Есть на свете и такие, которые в сердце Его не имеют, – доложил Мерхейм. – Поэтому, преподобный отец, для очищения вас от этого нужно что-то больше, чем пустое слово.
– Слово священника, большего ничего не имею, – тихо прошептал старик.
Они помолчали.
Лицо Мерхейма постепенно становилось всё более суровым.
– Давно вы ту сестру видели? – спросил он.
– Так давно, – грустно улыбнувшись, отозвался старик, – что она может не узнать меня, а я её.
