Наталья шагнула к Брысю, тот неловко подался назад и упал вместе со стулом, запутался в халате и возился на полу огромным неуклюжим насекомым, всхлипывая и шепча:
– Ты не имеешь права так говорить, ты не имеешь права так говорить, ты…
Пришлось помочь ему подняться и усадить на смотровую койку. Дойти до шкафчика, достать емкость и две мензурки. Спирт прошел по горлу прохладной водой и осел в желудке тяжелой лужицей. Но на Брыся подействовал как надо.
– Сколько их всего? – спросила Наталья.
– Много. Очень много.
– И у всех этот самый… скалярный?
Брысь отобрал у нее емкость и глотнул из горлышка.
– Нет. Конечно же, нет. У всех по-разному. Разные причуды. Ты не понимаешь. Ты многого не понимаешь, – всхлипнул почти по-бабьи, – а сама-то, сама! Нас сегодня-завтра закроют, шарашку ликвидируют, а ее… – он мотнул неопределенно головой.
– Из-за комиссии?
– Из-за комиссии, из-за опытов, из-за СУРа, из-за полета на Марс, из-за того, что на дворе шестьдесят седьмой. Мало ли причин?
Наталья схватила хныкающего Брыся за шиворот, притянула к себе и прошептала в ухо:
– Отсюда можно выбраться?
Брысь дернулся, пытаясь освободиться от хватки, но его совсем развезло.
– Нельзя. Ты вообще о чем?
– Ты же понял – о чем.
– Тогда точно нельзя. И куда ты побежишь? С ней? – Брысь от страха трезвел. – Я вообще ничего этого не слышал.
Наталья хлебнула из мензурки. Вода водой.
12
Машина ехала по дороге, петлявшей между холмов. Несколько раз их обогнали грузовики с контейнерами – эвакуация семей из военных городков завершалась. Потом дорога окончательно опустела. Бравый смотрел вперед, лишь иногда отрывая руку от руля, чтобы притронуться к Наталье. В маленьком окошечке отматывались сотни метров и километры. Расстояние до свободы. Она сразу ощутила неудобство, как только выехали за ворота КПП – словно заныла перетруженная спина. Пыталась устроиться в кресле и так и сяк, но тупая боль расползалась по телу, как чернила по промокашке.
Датчик Брыся предательски моргал красным.
– Как ты? – спросил Бравый.
Наталья неопределенно промычала. Говорить не хотелось.
– Всего ничего проехали, – сообщил он – то ли в утешенье, то ли в укор.
– А тебя за это расстреляют, – сказала Наталья.
– Спасибо.
– Не за что.
Теперь можно на цифры не смотреть. Каждый метр она ощущала по вспышке боли. И приступу тоски. Если у тоски могли быть приступы. Ей казалось, что она попадала в арктическую пустыню, а потом, не сбавляя скорости, – в пустыню монгольскую. Из адской стужи в дьявольское пекло. Хотелось кутаться в одеяло и раздеваться догола. Одновременно.
– Пить, – попросила она.
Бравый остановил машину, достал с заднего сиденья термос, налил в крышку зеленого чая. Держать ее Наталья не смогла – руки тряслись. Он взял ее за затылок, поднес к губам крышку с зеленоватой жидкостью. Попыталась глотнуть, но горло свело, как от невероятной кислятины, и она чуть не подавилась. Долго кашляла, задыхаясь, ощущая, что течет изо рта, носа и даже глаз. Бравый придерживал за плечи, чтобы она не ударилась о приборную доску. Когда приступ кончился, осторожно уложил спиной на кресло, снял запачканные очки, вытер лицо платком.
– Плохо мне, – сообщила Наталья.
– Возвращаемся?
– Сколько?
– Два километра шестьсот метров. И еще немного.
Японский бог. Отец всегда так ругался: «Японский бог». Почему японский? И чем он провинился?
– Надо ехать, – сказала Наталья и не поверила собственному голосу. Неужели она это сказала? – Слишком близко. Очень близко. Нам нужен зеленый огонек. Зеленый.
