Крик журавлей в тумане - страница 10

– Ну… – прорычал он, – энто твоя дочь Кирьку мово на весь барак ославила.

От страха Надя схватилась за маму, прижимаясь к ней, как к палочке-выручалочке.

– Значит, так, – сказал Гошка, слегка покачиваясь, – правов у вас никаких нету, сидите тиха, покуда я вас тута пока терплю, потому как человек я партийный и сознательный, не то что вы, контра недобитая. А то разозлюсь, и пойдете вы у меня на болота мошку кормить. Понятно? – брызнул он на Надю слюной. Не услышав ответа, он повторил свой вопрос уже более грозным тоном: – Я вас спрашиваю, вам все понятно?

Испуганная не меньше Нади, мама чуть слышно прошептала:

– Не беспокойтесь, мы все поняли. Больше этого не повторится.

– То-то же. Каждый должен знать свое место, а не то…

Не договорив, он ушел к себе и скоро оттуда послышался звук падающего тела. Надя с мамой сидели, не разнимая рук. Надя жалела Кирькину мать и, переполняясь сочувствием к ней, не замечала, как рядом беззвучно плачет ее собственная мама. Может быть, именно в тот вечер мама приняла решение, ставшее для них роковым.

Она была пианисткой и раньше работала в театре. Надю однажды водили на мамин концерт. Когда мама вышла на сцену, Надя узнала ее не сразу. В длинном черном платье, с гладко зачесанными назад волосами, она показалась Наде абсолютно чужой и была больше похожа на Прекрасную незнакомку с известной картины, чем на маму. Мама играла на рояле, а какая-то тетка под эту музыку пела, широко раскрывая рот. Все аплодировали. Кроме Нади. Ей не нравилась тетка. Она была толстой и уродливой, но стояла посреди сцены, кланялась зрителям и забирала у них цветы, которые они наверняка хотели подарить маме. Ведь мама была такой красивой! Но она сидела в глубине сцены за своим черным роялем, и тетка никого к ней не пускала. Мама осталась без цветов, а обиженная на тетку и на зрителей Надя больше на концерты не ходила. Дома мама лишь для нее одной играла веселые пьески на блестящем черном пианино, и девочка с восторгом смотрела, как легко порхают ее изящные длинные пальцы по ряду черно-белых клавиш. Сама Надя успела разучить лишь одну мелодию, которая ей очень нравилась, потому что под нее можно было петь: «До, ре, ми, фа, соль, ля, си, села кошка на такси». А теперь… Теперь судьба забросила их в неведомую раньше Воркуту, где единственно понятной для всех музыкой был похоронный марш.

Быть может, в тот вечер мама смотрела на свои некогда холеные руки с гибкими, длинными пальцами и, рыдая от собственной беспомощности, мучительно искала выход из сложившейся ситуации. Как выжить? Без права и средств на существование, без защиты от тех, кто бесцеремонно врывается в твое жилье с угрозами. Она ничего не умела и могла поступить только так, как поступила. На следующий день они собрали вещи и ушли в другой барак, к дяде Мите. Уголь нарисовал на его лице не только глаза, но и морщины.

Сначала Надя боялась, что он начнет «учить» маму. Но дядя Митя был очень добрым. Он обращался с ними как с фарфоровыми статуэтками. Он смотрел на мать с дочерью с восхищением и восторгом и вел себя рядом с ними так, будто постоянно боялся, что от его неловкого движения они могут разбиться.

Мама немного повеселела. Дядя Митя помог ей устроиться музыкальным работником в детский садик. Надя пошла в школу. Когда ее не приняли в октябрята, она, обиженная, поделилась своей обидой с мамой. Мама удивила дочь тем, что посоветовала не обижаться на всех, кто родом из октября, потому что у них с Надиной семьей разные родословные. Надя про родословные ничего не знала и грустила до тех пор, пока не пришел с работы дядя Митя. Узнав, в чем дело, он пошел в школу и долго о чем-то разговаривал с директором. После этого разговора Надю, как приемную дочь шахтера, приняли сначала в октябрята, а затем и в пионеры.